Нежить

По смерти ожидает нас, русалок.

Неверием наказана сама –

Наш мир в сравненье с этим просто жалок…

– Верну тебя обратно я в мгновенье,

Коль водяного не отыщешь мне, -

Зубами скрипнула Марина в нетерпенье. –

И будешь, как коряга, гнить на дне!

– Ужасней не слыхала ничего, -

Язвительно ответил ведьме дух. –

Восторга не снесла ты моего?

Прости, что оскорбила бренный слух!

– Болтливый дух, – Марина покривилась. -

Русалка молчаливою была…

Признать приходится – весьма поторопилась,

И лучше бы я Прошку в транс ввела.

– Я вижу дуб, – смирился дух, – и водяной

В тени его на дне ручья таится…

А вот шагает перелеском дух лесной,

И люди с ним… Хотят воды напиться…

– Я знаю все, что я хотела знать, -

Марина оборвала духа грубо. –

Пора и в путь! А ну, довольно спать!

Судьба нас ждет у векового дуба.

Глава 14, в которой леший Афанасий водит охотников по лесу, а дед Водяник топит одного из них.

Как будто вечность длилась эта ночь.

Но, неохотно, все же уступила.

И, одряхлевшая, скорей убралась прочь,

Пока глаза ее заря не ослепила.

Был день так юн, что утром звался он

И только мог мечтать пока о власти.

Он царствовал – но правил миром сон,

Союзник смерти и противник страсти.

Без сновидений жуток был бы мир,

И даже нежити они необходимы –

Для сотворивших дьявольский кумир

Черты его всегда должны быть зримы.

У каждого свой Бог, свой Сатана.

Душа ли, дух – его лишь и приемлют,

Когда тот в пелене туманной сна

С небес, из ада ли спускается на землю.

И утешает, словом иль безмолвно,

Даруя силы умереть иль жить.

Ведь милосердие настолько же условно,

Как свет и тьма – их трудно разделить.

О Боге Афанасий думал мало,

А Сатана был, как звезда, далек.

Его величие манило и пугало,

И сердца лешего он тоже не привлек.

Был дух лесной свободен, словно ветер,

И споров богословских не любил.

Он сиротою жил на белом свете

И только лесу бы, случись, поклоны бил.

Вот почему людей он ненавидел.

Те приходили в лес – к нему домой, -

И никогда никто из них не видел,

Что лес имеет дух, что он – живой.

Кто срубит дерево, кто ветви обломает,

Траву ли вытопчет, костер ли разожжет –

У лешего аж сердце замирает,

И адским пламенем его обида жжет.

Но, думал Афанасий, все же хуже

Те из людей, что мирных зайцев бьют.

Охотники подобны мутной луже,

Откуда все пороки жадно пьют.

И первым среди них Георгий слыл.

Он жалости к зверям лесным не знал,

А на охоте столь жестоким был,

Что раненых, как волк, он загрызал.

Но этим утром был Георгий мрачен,

Как будто что тревожило его,

Иль был внезапно чем-то озадачен.

Он шел, задумавшись, не видя ничего.

А между тем смотреть бы в оба надо,

Таким он леса прежде не видал.

И что ни шаг, то новая преграда –

Кусты колючие, овраг или завал.

Давно уже в траве пропала тропка,

Никто и не заметил – как, когда…

Мох под ногами проседает топко,

И заполняет тут же след вода.

Деревья и кусты – и те во мхах,

Как кабаны, все поросли щетиной бурой.

Застойный воздух сыростью пропах,

И местность кажется убогой и понурой.

Какие зайцы? Выпь здесь не живет.

Лишь мошкара, тяжелой мрачной тучей

Закрыв полнеба, сладострастно ждет

И жало точит яда каплей жгучей.

– Гнилое место, – бородач сказал

И благодарный взгляд в ответ увидел.

Юнец, что было сил, ему кивал.

Но старика словами он обидел.

Тот, глянув искоса, приклад рукой погладил,

Невольным жестом выдав злые мысли, -

С ружьем своим Георгий только ладил, -

И оба бунтаря мгновенно скисли.

Уж несколько часов брели они,

Но даже тени зайца не видали.

Порой за зверя принимали пни,

Но, ружья вскинув, сразу опускали.

Лес словно вымер, был как неживой,

Иссякло в нем дыхание как будто.

Застыл вокруг, насупленный и злой

И ненавидящий, казалось, это утро.

Ни зверя, и ни птицы, и ни гада.

Такого не бывало отродясь.

Казалось, распахнулись врата ада,

И крест творя, они вошли, молясь.

– Мы были здесь, – воскликнул вдруг юнец.

– Не ври, дурак, – Георгий возмутился. -

Как смеешь обвинять меня, птенец,

Что я в лесу да вдруг и заблудился!

– А я не говорил, что заблудились, -

Юнец упрямо голову склонил. –

Но снова мы в то место возвратились,

Где в прошлый раз я нож свой уронил.

– Докажешь чем? – старик сурово глянул

И потянул, как невзначай, ружье к себе. –

Ты мелешь языком уж слишком рьяно…

– А вот и доказательство тебе!

Георгий смолк, он сам уже заметил –

Нож в прелый мох вонзен по рукоять.

Юнец сосну им час назад пометил,

Не думая вернуться к ней опять.

– Ты думаешь, я нож свой не признаю,

Иль как грибы в лесу ножи растут?

И сам слова он вырезал – читаю! –

«Великий и ужасный я был тут»?

Кривая надпись все еще сочилась

Древесным соком, словно кровью зверь,

В котором сердце все слабее билось,

И громче, чем юнец, кричала: «Верь!»

– А ведь и верно, – бородач сказал. -

Вот нож его, а вот мои следы. -

И на пустую банку указал. –

Я пиво пил… Недолго до беды!

– В курятник на охоту вам ходить, -

Старик с презрением вокруг себя смотрел. –

А лучше дома с бабами блудить.

Я верно говорю, эй, ты, пострел?

Старик шутил, скрывая липкий страх –

Впервые в жизни он в лесу кружил, -

А сердце билось птицею в силках…

– Видать, нам леший путь заворожил!