Нежный бар. История взросления, преодоления и любви

Как вишни и акации по берегам Манхассетской бухты, свежие гроздья девушек расцветали в баре каждую ночь. Мы с дядей Чарли смотрели, как они возникают вокруг нас.

– Откуда они берутся? – спрашивал он. – Откуда они берутся, Джей Ар, и куда исчезают?

Вопрос был абстрактный, экзистенциальный, но на самом деле большинство из них приезжало из Хельсинки или Лондона работать няньками в богатых семьях. Были там также и новые продавщицы из «Лорда и Тейлора». Еще минимум дюжина новеньких медсестер из госпиталя Норс-Шор. Ну и студентки выпускных курсов, которые возвращались пожить с родителями, пока не подыщут себе в городе квартиру. К последним относилась и Мишель.

У нее были угольно-черные волосы и темные глаза оттенка корицы. Голос, еще более прокуренный, чем бар, указывал на сильный характер, который у нее действительно имелся, хоть Мишель и казалась застенчивой. Она могла смущенно отворачиваться от дяди Чарли, а потом бесстрашно высмеивать меня за мои «взятые взаймы» подтяжки и галстуки. Мне очень нравилась Мишель. Нравилось, как она тихонько смеется – рот ее открывался за секунду или две до того, как раздавался первый звук. Нравилась ее улыбка, которую в прежние времена назвали бы томной. Нравилось, что я знаю ее семью всю жизнь – мы с Макгроу играли в детской лиге с ее старшим братом. Через пару свиданий я уже начал строить планы на долгосрочные отношения, несмотря на признание Мишель, что они с Макгроу однажды переспали.

– Ты и Макгроу? Быть не может! – сказал тогда я. – Ни за что не поверю.

– Ну да, в седьмом классе, на вечеринке. Пили ром и… молоко, кажется?

– Ясно. Узнаю Макгроу.

Мишель была совершенством – лучшим, что Манхассет мог предложить. Мне следовало ухватиться за нее, положить все силы на то, чтобы ее завоевать, но я понимал, что она заслуживает лучшего. После Сидни и нескольких безуспешных попыток заменить Сидни, я сомневался, что еще верю в романтическую любовь. Единственной целью, которую я преследовал в общении с женщинами, было избежать нового предательства, отчего я постоянно держался холодно и отстраненно, как сама Сидни. Кроме того, я понятия не имел, что делать с такой женщиной, как Мишель – преданной, доброй, искренней. Ее добродетели конфликтовали с моим опытом и заниженными ожиданиями.

Я вроде как поддерживал с ней контакты, одновременно продолжая встречаться с одной дамочкой, густо красившей ресницы, которая в нужных пропорциях сочетала в себе независимость и осторожность. Перед закрытием бара она ловила мой взгляд и с вопросительным выражением поднимала вверх большие пальцы. Если я отвечал, опустив пальцы вниз, она пожимала плечами и уходила. Если поднимал вверх, спрыгивала с табурета и ждала меня пять минут спустя у входа в ресторанчик Луи. Когда Дамочки не было в баре, я проводил время за бесперспективным флиртом с заносчивой британской нянькой, которая говорила, как Маргарет Тэтчер, и втягивала меня в долгие дискуссии о битве при Гастингсе и адмирале Горацио Нельсоне. Ее акцент меня раздражал, равно как и интерес к британской истории, зато чаровала ее кожа, похожая на костяной фарфор, и глаза цвета сапфиров. Еще у меня состоялось несколько свиданий с выпускницей колледжа, имевшей весьма богемные представления о гигиене. Она ходила нечесаная, в мятой одежде и с грязными ногами, но я не обращал на это внимания из-за ее неоспоримых достоинств – мощного интеллекта и колдовских грудей в форме груши. Когда она сказала, что пишет диплом о морской фауне в Нью-Йорке, я немедленно притащил ее в «Публиканы» и познакомил с Бобом-Копом. Она принялась рассказывать ему, что плавает в местных реках и гаванях, а он ей – что оттуда всплывает. Стоило ей отойти в дамскую комнату, как Боб-Коп придвинулся ко мне и восторженно заявил:

– Поверить не могу, что ты нашел телку с сиськами, которая разбирается в рыбе!

Спортсмену, однако, моя подружка не приглянулась. Он велел мне немедленно порвать с этой «Рыбацкой королевой».

– Почему?

– Она слишком… умная.

Я фыркнул.

– Помяни мое слово, – ответил он.

Несколько часов спустя, у меня в квартире, мы с Рыбацкой королевой лежали на полу и слушали Синатру.

– Почему ты так сильно любишь Синатру? – спросила она.

Никто раньше не задавал мне этого вопроса. Я попытался объяснить. Голос Синатры, сказал я, именно тот, что большинство мужчин слышит у себя в голове. Он как воплощение мужественности. В нем – властность, к которой мужчины стремятся, и уверенность в себе. Но все равно, когда Синатре больно, когда его чувства задеты, голос меняется. Уверенность не пропадает, но за ней проскальзывает нотка уязвимости, и ты слышишь, как уверенность и уязвимость борются в его душе, слышишь в каждой ноте, потому что Синатра позволяет тебе слышать – он обнажает свою душу, что мужчины делают крайне редко.

Довольный таким объяснением, я прибавил звук – ранние вещи Синатры с Томми Дорси.

– А он всегда тебе нравился? – спросила Рыбацкая королева.

– Всегда.

– Даже в детстве?

– Особенно в детстве.

– Интересно.

Она подцепила пальцем прядь волос, но наткнулась на колтун.