Нежный плен

- Куда же ты спешишь, Персефона? – чарующе-бархатным голосом спросил Леонардо. И, не нуждаясь в ответе, мужчина, обхватив ладонями мокрое от слез, лицо Годивы, приник к её губам в поцелуе…

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Её губы были мягкими и податливыми, а еще – удивительно сладкими на вкус. Наверное, именно такой вкус имеет невинность. Леонардо точно не знал, ибо свою невинность он оставил в прошлой жизни. Кожа под его ладонями была гладкой и влажной от слез, и мужчина пообещал себе узнать, кто стал причиной их. Чуть позже, не сейчас. Он еще немного изопьет из этого источника. Но каждый глоток лишь усиливал жажду.

Годива трепетала, сердце – вдохновленной птицей, билось в часто воздымающуюся грудь. Прекрасная саксонка и не думала отстраниться от Леонардо, хотя его губы были настойчивы в поцелуе. Он целовал так, будто не мог утолить голод. И пусть поцелуй мужчины нельзя было назвать нежным, он стал желанным для Годивы. Будто дождь пролился на высушенную после долгой засухи, землю. И ростки надежды, и цветы мечты, которые прежде были похоронены, ожили.

Конечно, Годива не умела целоваться – и от того её губы были неподвижны, а тело – чуть напряжено. И все равно – целовать красавицу оказалось мучительно-сладким испытанием. Потому что мужское тело отозвалось – наполнилось желанием, требуя продолжения, требуя того, что по праву принадлежит ему. Сквозь толщу страсти, неутолимой жажды, до Леонардо стал пробиваться голос разума.

Нельзя.

 Нельзя заходить дальше. Нужно прервать этот пьянящий поцелуй, отстраниться, ибо, если он не сделает этого прямо сейчас – то просто сорвется. Никогда в жизни Леонардо не позволял брать своим чувствам верх. Никогда не насиловал женщин, не принуждал, хотя, видит Бог, многие не брезговали этим. А вот теперь – едва совладал со своими желаниями.

Но, на - то человек отличается от животного, что помимо желаний и инстинктов, у него имеется такое чувство, как осознание. Оно тоже было у Леонардо. Осознание, кричавшее, что в его опытных мужских руках – невинная, прекрасная девушка, та самая девочка из прошлого, не тронутая ни грязью, ни развратом, доверчивая и нежная. И оно, прожигая грудь Леонардо, в конце концов, остановило его.

- Годива, - выдохнул он в лицо прекрасной саксонки.

Она качнулась – все же, новые ощущения обескуражили её. Да и как могло быть по - другому, если случилось то, о чем мечтала Годива.

- Ты в порядке, Годива? – голос Леонардо источал некую озабоченность.

- Да, - сдавленно - от всё еще бушующих чувств в груди, ответила она. Не сдвигаясь с места, не шевельнувшись, девушка всматривалась в лицо мужчины. Боялась лишний раз вздохнуть, дабы не спугнуть этот момент. А он, меж тем, стал уходить, просачиваться, как песок сквозь пальцы. Еще чуть-чуть – и будто не было их поцелуя. Сердце девушки сжалось от испуга – а, вдруг, Леонардо скажет забыть о том, что случилось, вдруг, назовет это ошибкой?

- То, что случилось сейчас, - начал мужчина, и Годива, дернувшись в его руках, попыталась развернуться, озвучивая свои действия сокрушенным тоном:

- Я все поняла…

Почему-то ей показалось, что Леонардо собирался вот-вот сообщить то, что разобьет её сердце на звонкие осколки. Нужно как можно скорее уйти и спрятаться, иначе она просто задохнется от боли!

Но сильные руки, спустившись с мокрых щек девушки на её дрожащие плечи, не позволили той уйти. Они притянули Годиву к Леонардо. Раздался его приглушенный, но с ощутимыми нотками власти, голос:

- Что же ты поняла, Годива?

Девушка устремила на мужчину горящий от душевной боли, взгляд. Её голубые глаза в этом полумраке казались драгоценными камнями – яркие, приковывающие к себе внимание.

- Что я не нужна тебе, что случившееся – ошибка, - прошептала красавица.

Леонардо стоял, разглядывая Годиву – выражение её прекрасного лица было искренне. Она говорила правду. Только вот мужчина не мог до конца поверить в то, что такая красавица сомневалась в себе. И если это так, то… Тепло разлилось по груди Леонардо, согревая его и будоража.

- Это не так, - мужчина аккуратно погладил девушку по щеке. Годива, как завороженная, принимала от воина его скупую ласку. Не умел он еще говорить правильные слова, да и не знал, как подобрать их так, чтобы звучали ладно. Леонардо мог вдохновлять своё войско на битву, мог успокоить раненого и погибающего воина, мог одним словом придать силы целой армии. Но вот признаться женщине, сказать ей о каких-то чувствах – это ему еще не доводилось делать.

И все, что мужчина мог сейчас – гладить прекрасную саксонку по щеке и любоваться ей. Без слов.

Некоторое время, они стояли так – молча, прислушиваясь к биению своих сердец, и дыханию друг друга. Какое-то единение – невидимое, и пока еще еле уловимое, тонкой нитью протянулось от их душ, соединяясь. И пусть слова не были сказаны – казалось, Леонардо и Годива уже обо всем договорились.

Увы, их единение нужно было прервать. И это не было обусловлено желанием нормандского льва. Лишь, исходя из безопасности Годивы – оберегая её честь и достоинство, мужчина вынужден был сказать: