Незначительное (ЛП)

  На мгновение Майкл снова почувствовал землю в центре своей руки, влажную и приторную, услышал брызги, когда они ударились о крошечный гроб и откатились.

  — Все в порядке, Диана. Диана. Диана, все будет хорошо. Дайте ему время, понимаете: мы должны дать ему время. У нас может быть еще один ребенок, когда мы будем готовы. Когда будешь готов. Понимаете."

  Но это никогда не было хорошо, не совсем. Не после этого. А потом родилась Эмили, и каждый раз, когда она плакала, чтобы ее накормили, она напоминала Диане, что Джеймс мертв: каждый час бодрствования был живым упреком.

  Майкл плеснул вином на руки, грохнул стакан и лаял ногой о табуретку на пути к кухонной двери. Он был в машине и пятился назад, когда прибежала Лоррейн, щелкая камерами; Линн в дверях смотрит. Обе женщины знали, куда он направляется.

  — Это Моррисон, сэр, — сказала Линн Резнику по телефону. «Прошло как начало Гран-при. И он довольно сильно выпил. Я бы сказал, что он едет к своей бывшей жене.

  Она положила трубку и увидела, что Лоррейн смотрит на нее темными глазами, готовыми к новым слезам. Линн потянулась к своим рукам, и когда молодая женщина попыталась освободиться, она не отпустила ее. «Не знаю, как вы, — сказала Линн, — но я голодна. Интересно, что у вас есть такого, что подойдет для тостов?

  И она стояла там, держась за руки Лоррейн, пока Лоррейн не сказала: — Печеные бобы, всегда много печеных бобов. Мармит. Сыр. Сардины.

  Двадцать три

  Имя над дверью гласило: «Жаклин Вердон, продавец книг». Снаружи под навесом стояли книги в мягких обложках в ящиках, помятые и сырые, по десять пенсов за штуку. В витрине, подороже, тома по астрологии, астрономии, материнству и диете, жизни великих композиторов, забытых художниц. Если Патель когда-либо и знал имя художницы, то забыл его. Колокольчик зазвенел над дверью, когда он вошел внутрь.

  Внутри пахло медленно тлеющими благовониями. В задней части магазина играла музыка, похожая на перезвон и повторяющаяся. На центральном столе несколько ваз с сухими цветами были окружены картами. Почти вся стена слева от Пателя была заставлена ​​книгами в зеленых обложках, изданными Virago.

  "Чем я могу тебе помочь?" Прежде чем заговорить, женщина сняла с лица очки, приветливо улыбнувшись Пателю. Ей было около сорока, подумал он, аккуратные каштановые волосы, одна из тех по существу англичанок, чьи хорошие манеры побуждали их к либеральному отношению к расовым отношениям и смертной казни. Когда Патель впервые переехал на свое нынешнее место, он поселился у одного из них, отрубных хлопьев на завтрак, и унитаз сиял; В тот день, когда она застала Пателя с капским яблоком в его комнате, она отреагировала так, как будто он наслаждался сексом с ее цвергшнауцером.

  — Наверху гораздо больше товаров. Вы можете просто просмотреть. Но если вы куда-то торопитесь, может быть, лучше дать мне знать, что вас интересует.

  Без очков она как будто смотрела на него, подчеркивая откровенность своего взгляда. Она снова улыбнулась и слегка повернула голову, так что круглые серьги, которые она носила, коснулись боков ее лица, отражая тот свет, который там был.

  — Вы Жаклин Вердон? — спросил Патель.

  "Да." Теперь менее уверен, допрашивая.

  — Я подумал, может быть, вы могли бы рассказать мне что-нибудь о Дайане Уиллс?

  Ее рука резко дернулась в сторону, и перьевая ручка полетела по столу, за которым она работала, оставив на бумагах ряд крошечных пятен, каждое меньше предыдущего.

  Патель обогнул стол, доставая из кармана удостоверение личности.

  "Что случилось?" — спросила Жаклин Вердон. "Диана. Что с ней случилось? Тревога ясна в карих глазах, в повышении голоса.

  Резник застрял за грузовиком с товарным бетоном, который ехал по мосту Бобберс-Милл, и продолжал злиться на единственной полосе движения, которая тянулась от кольцевой дороги до Басфорд-колледжа. По его радио немощные и за шестьдесят игриво звонили на Радио Ноттингема, вспоминая о настоящих рождественских елках и настоящем остролисте, полдюжины пирогов за полкроны, бог знает сколько дней до Рождества, и они сетовали на это. это уже. Я помню время, прохрипел один, когда Санта-Клаус был в каждом магазине города: последний Санта-Клаус, с которым контактировал Резник, был обвинен в растлении маленьких мальчиков в его гроте.

  Он переключился на Gem-AM, шестнадцать тактов Neil Sedaka, и отключить его было несложно. Впереди в потоке машин образовалась брешь, и он ускорился, заработав выставленный вверх средний палец перекисного блондина, доставляющего автозапчасти. Он прибыл в Кимберли вовремя, чтобы найти девятнадцатилетнего констебля, сидящего на бордюре, со шлемом между колен, в то время как женщина, подсунувшая Пателю его напиток с добавлением бренди, промокнула его порезанный лоб ватой и гермоленом.

  — Что, черт возьми, здесь произошло?

  «О, бедная любовь…»

  ПК покраснел.

  «Он достаточно взрослый, чтобы отвечать за себя, — сказал Резник. "Просто."

  "Извините меня!"

  — Он, должно быть, вломился через спину, сэр…

  "ВОЗ?"

  — Моррисон, сэр. По крайней мере, я так думаю.

  — Как он проник?

  — Окно в двери, сэр. Ключ должен быть внутри.