Незнакомка с родинкой на щеке

А я и впрямь была обескуражена. Разве так бывает?

— Так вы и пенсию не получаете, выходит?.. – осенило меня. – Но это несправедливо… Как ваше отчество? Каков год рождения? Мой прежний опекун обладает некоторыми связями в Главном штабе – я обязательно стану просить его заняться вашим делом. Нельзя отступать! Вы должны бороться!

Николай чуточку улыбался, разглядывая меня. И никакой надежды в этом взгляде не было – разве что горечь, сожаление, запрятанные глубоко-глубоко.

— Опекун ажно в самом Главном штабе… надо же. Вероятно, мои дети станут еще внукам своим рассказывать, как ужинали в 1885 году за одним столом с барынею, чей опекун имеет связи в Главном штабе. Мне кажется, вы всегда добиваетесь своего, Лидия Гавриловна. Верю даже, что вы и впрямь сумеете помочь мне, но… - он навалился на стол и уставил мне точно в глаза тяжелым немигающим взглядом, - как быть с остальными? Думаете, лишь со мною столь несправедливо обошлись? Нет. Таких как я – миллионы. К любому в нашем дворе зайдите, вам расскажут еще более печальную историю. Сумеете всем помочь? А главное – захотите ли?

Я не выдержала, отвела взгляд. Разумеется, всем обездоленным на свете ни я, ни дядюшка помочь не в состоянии.

— Впрочем, даже если захотите, у вас ничего не выйдет в одиночку, - продолжил Николай уже спокойнее. - Их гораздо больше, и за ними сила. Нет уж, Лидия Гавриловна, бросьте это дело. Да я более ходить к ним и просить не стану. Самоуважение – это то немногое, что у меня осталось. Хотя, почему немногое? – он потянулся и нашел руку жены. – Верите ли – я вполне доволен всем.

— Вам и впрямь нравится ваша служба в библиотеке? – спросила я с сомнением.

— О, это работа мечты, - он широко улыбнулся, - я люблю книги. По правде сказать, лучшей работы и представить себе не могу. Общественная библиотека на углу Лиговки и Курской. Заглядывайте к нам, ежели будет время.

— Загляну, - из вежливости ответила я.

— Правда, это библиотека для бедняков, редких изданий вы у нас не найдете – а я думаю, в чтении вы искушены…

Он улыбался, а я все еще не могла отвлечься от давешнего разговора и все более начинала злиться. Тоже мне бессребреник! Николай, возможно, и правда доволен всем – но вот о его жене этого не скажешь. Неужели он не видит?!

А потом Тучин неожиданно спросил:

— Вы любите детей, Лидия Гавриловна?

— Я… право… вероятно, люблю. Все женщины любят детей.

— Вот и славно. Тогда приходите к нам завтра, к трем по полудни. Или в любой другой день. Я взял на себя смелость организовать школу – для детей бедняков и беспризорных мальчишек. Мы учим их читать. Самым основам. Есть несколько добровольцев – учительницы, студенты. Зинушка иногда помогает. Приходите. Ваш опыт работы гувернанткой весьма бы пригодился.

— Право, я не знаю…

— Подумайте. И приходите. У вас есть возможность помочь этим детям. Сделать что-то действительно полезное. Не упросить кого-то выплачивать мне жалкие пятьдесят рублей пособия, и тем успокоить свою совесть – я говорю о реальной помощи. Хорошо подумайте, Лидия Гавриловна, не отказывайтесь.

* * *

Когда я покидала этот бедный, но гостеприимный дом, на улице уж сгущались сумерки. Лиговский проспект не чета Невскому: низенькие полуразвалившиеся дома, земляная улица под ногами, редко-редко мимо ковыляла конка. Здесь даже фонари почти не попадались, да и те, что были, либо не зажигались из соображений экономии, либо оказывались разбитыми. И впрямь, к чему здесь фонари? Покуда мы шагали бодрым шагом до ближайшей стоянки извозчиков (Николай вызвался меня проводить), нам не встретилось ни единой живой души.

Разговора, правда, не вышло на этот раз: Николай только показал снова, как пройти к его библиотеке, да сетовал, как сильно ливнем размыло дороги. Впрочем, извозчик вскоре был найден, и мы распрощались.

Город начал оживать только за Большой садовой. Я даже обнаружила, что еще вовсе не темно – благодаря фонарям. Прогуливались после занятий стайки гимназистов да студентов; смеялись чему-то своему влюбленные парочки; барышни, досадливо морща носики, старались обойти лужи. Жизнь кипела. И все они как будто не замечали жизни, что бурлила совсем рядом, почти что под их ногами…

А стоило всего лишь скользнуть взглядом с проспекта в темную подворотню – тотчас наткнешься на оборванца, что зорко высматривает, у кого бы зазевавшегося стащить кошелек. К стенам домов с первыми сумерками подтягиваются девицы. Стоят подолгу, кто вдвоем, а кто поодиночке, дрожа от холода под истрепавшимися жакетками, и на каждого встречного мужчину поднимают полные надежды взгляды.

Беспризорники, попрошайки, нищие. Где-то меж них, возможно, носится и Санька – мальчишка с Дворцового моста…

Эта жизнь тоже кипела, бурлила – даже громче, пожалуй, чем первая – но чистенькие господа и барыни, вроде меня, ее почему-то не замечали. Причем, совершенно искренне не замечали. Даже сунув беспризорнику пару копеек, едва ли заглядывали ему в лицо, и уж точно забывали о его существовании, перейдя улицу.