Незнакомка в городе сегуна. Путешествие в великий Эдо накануне больших перемен

Множество людей ходит по улицам, закрыв голову и лицо. Этих вызывающих недоверие людей нужно останавливать, срывать с них головные уборы и записывать имена. При малейшем подозрении следует их задерживать.

Женщины взяли в привычку носить короткие мужские куртки. Некоторые из них бедны, поэтому берут куртки у мужей, чтобы не замерзнуть. Это допустимо. Но другие женщины надевают дорогие куртки мужского покроя в нелепой погоне за модой. Следует издать запрет на ношение такой одежды.

Женщины, называющие себя учительницами пения, – но которые на самом деле в большинстве своем просто нелегальные проститутки – неплохо зарабатывают, обучая девочек из простых семей музыке. Родителям не пристало сводить с ними дочерей, и сами девочки должны стыдиться подобных знакомств. Эти уроки следует немедленно прекратить, а если кто-то из учительниц или учениц решит продолжать занятия, доложить о них городской страже.

Простолюдины покупают золотые и серебряные трубки для курения табака. Это недопустимое излишество, и с ним нужно покончить.

На картах и в путеводителях печатают имена ничтожных людей: борцов сумо, продажных женщин и актеров кабуки. Это следует запретить[515].

Перечисление грехов на этом не заканчивалось.

В девятом месяце, как обычно, состоялся праздник Канда, однако все женщины из незнатных семей пришли на него в простых сандалиях и с повседневными гребнями в волосах. Исэки Такако, жена знаменосца, жаловалась, что молодые самураи были одеты в какие-то унылые плащи и ей не удалось полюбоваться их статными фигурами в ярких нарядах[516]. Казалось, власти твердо решили запретить все, что радует глаз.

Несколько недель спустя заполыхал театральный квартал. Пожар начался в театре Накамура и перекинулся на соседний театр Каварадзаки. Квартал постоянно горел – чего трудно было избежать, учитывая количество фонарей и толпы людей, набивавшихся в деревянные здания. Вот и к этому конкретному пожару сначала никто не отнесся как к слишком большой катастрофе. О нем лишь мельком упомянул самый знаменитый летописец города[517], отметивший, что театры переедут в район Асакуса, где они обычно временно размещались после пожара. Однако в дело вмешался Мидзуно Тадакуни.

Мидзуно ненавидел театр и находил его популярность отвратительной. За его чувствами стояла тревога самурая, оберегающего наследственные права и привилегии, а также общественную благопристойность. С формальной точки зрения актеры занимали низшую ступень в обществе – ниже обычных простолюдинов, – однако их доходам позавидовал бы любой знаменосец. Они заражали столичных жителей тягой к неуместной роскоши. Мода на короткие женские куртки[518], так порицаемая квартальными старейшинами, тоже пришла с театральных подмостков. Когда актеры кабуки, улавливая очередные тенденции, переносили на сцену вульгарный уличный стиль, им подражали даже женщины из самурайских семейств, всегда подававшие пример стойкости и скромности. А сам театральный район, что так очаровывал Цунено и прочих горожанок, представлял для стражей порядка сущий кошмар. Проблема была не только в пожарах. На улицах промышляли мелкие ростовщики[519], которые взимали огромные проценты и посылали своих громил к несостоятельным должникам. В чайных домах можно было нанять симпатичных молодых «актеров» для утех[520]. Весь район был пропитан крикливым, сиплым духом разврата и беззакония.

Мидзуно подумывал полностью закрыть театры как городские заведения, но в итоге согласился изгнать их на окраину Эдо. В городском управлении издали соответствующий указ, и театры, кукольные и кабуки, один за другим стали переезжать на новое место[521]. Район, где прежде жила Цунено, обезлюдел. Вслед за театрами потянулись чайные заведения. Остались мастера кукол, но без театров они казались крайне нелепыми. Замолкли барабаны. Толпы рассеялись.