НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 33

Об этом можно судить даже по характерным частностям, например, из фантастики 30-х годов исчезла те­ма атомной энергии, что называется напрочь. А в 20-х годах она встречалась чуть ли не в каждой второй книжке, и надо сказать, что писатели, в общем, правильно предугадывали опасность этого адского пламени. А теперь, когда в затылок учащенно дышал ядерный век, — молчание. Даже в книгах о будущей войне — ни полсловечка. Не будем говорить о таких романах, как «На Востоке» П.Павленко или «Первый удар» Н.Шпанова, авторы которых пытались заглянуть в ближайший, завтрашний день. Но даже в «Пылающем острове» А.Казанцева, где автор вывел на авансцену самое сверхсовременное оружие, какое только смог придумать, — упоминаний об атоме тоже не было.

Почему так происходило? Может быть, писатели позабыли про такой физический феномен или перестали считать его важным? Нет. Не вдруг и не случайно фантастика 30-х годов во главе с ее лидером А.Беляевым уверовала в то, что у нее нет и быть не может собственного мнения и достоинства, что она всего лишь скромненькая служка у амвона великой Науки. А раз так, то авторитет науки, мнение ученого становились для нее верховным судьей, и она была обязана, стоя по стойке «смирно», выслушивать замечания, скажем так, не всегда мудрые.

Понятно, подобные укоры в адрес фантастики — а ее «анализировали» все кому не лень, очевидно, это считалось хорошим тоном — были побочным результатом тогдашних научных представлений. А иные представления, догматические особенно, утверждались весьма категорично. Бывший президент Академии наук СССР академик А.П.Александров удивляется в своих воспоминаниях: «В 1936 году на сессии Академии наук наш институт критиковали за то, что в нем ведутся «не имеющие практической перспективы» работы по ядерной физике. Сейчас даже трудно представить, что это происходило всего лишь за 2–3 года до открытия деления урана и обнаружения при этом вылета нейтронов из ядра, когда всем физикам стало ясно, что возникла перспектива использования ядерной энергии».

На отношении некоторых «авторитетов» в 30–40-х годах к субатомной физике, квантовой механике, теории относительности, генетике нам сейчас останавливаться недосуг, мы же ведем речь о литературной истории. И если об этом стоит вспомнить, то только для того, чтобы еще раз уяснить: на таких критериях фантастика строиться вообще не может, ведь утверждение о примате научности продолжает внедряться до сих пор, как бы узаконивая тот серый техницизм, о котором уже шла речь.

Нет, писатель-фантаст вовсе не должен отвечать перед читателем за точность научных формул, он даже может позволить себе не следовать законам природы. Все дело только в одном — зачем он их нарушает (если нарушает), зачем он фантазирует, какую цель, какую идею вкладывает в свои фантазии, какими мыслями руководствуется. Вот за благородство и гуманность этих мыслей он отвечает сполна — и перед читателями, и перед критикой, и перед собственной совестью. А говорить о научности фантастики следует лишь в высшем смысле этого слова, как об отражении научности мировоззрения, но в этом отношении писатель-фантаст вряд ли принципиально отличается от собратьев по другим родам войск.

В 30-х годах этого не понимали решительно. Скорее, не желали понимать. Вот, например, «Фельетон физика» Я.Дорфмана (Звезда. — 1932. — № 5), весьма характерный для тех времен по своей чванливой безапелляционности. Диспозиция, с которой автор идет на приступ, проста донельзя: «Наилучшие научно-фантастичес­кие произведения являются предвидениями, рано или поздно осуществляются на деле». Хотя нам ясно, что этакая критическая методология — грубое вульгаризаторство, но попробуем встать на его точку зрения. Как же мы будем судить, что осуществилось, а что нет? Не подождать ли с оценкой произведений до поры до времени? Нет, автор берется выносить приговоры незамедлительно; якобы с научных позиций он, например, разносит в пух и прах самое идею космических полетов, даже скромных — на Луну. «А зачем, собственно говоря, нам нужна эта Луна, какая цель преследуется полетом на Луну?» — грозно вопрошает Дорфман. Это при живом-то Циолковском! Между прочим, даже в песнях того времени звучало:

Можно быть комсомольцем ретивым

И мечтать полететь на Луну…

Но песни песнями, а кому-то очень нужно было приземлить, а то и вовсе уничтожить комсомольскую мечту. Вряд ли автор фельетона выражал только свои личные чаяния. Его бы попросту не напечатали. Дискуссионные мысли тогда не очень поощрялись. Считалось, что верной может быть только одна точка зрения.