Ни тени стыда. Часть первая

Олэ перешёл на другую сторону улицы, когда увидел Хмаи, ведущую за руку сына. Он не сказал ей, где остановился, и старался избегать с того дня, когда кое-что случилось.

Вернувшись с побоища в логове атаманов, охотник долго сидел с каменным лицом в отведённой ему комнате. Потом пошёл к Хмаи. Не говоря ни слова, прижал к себе и повалил на кровать. Охотник целовал жену как безумный, а она отталкивала его, кричала, что он весь в крови, что отвратителен. Но Олэ не отставал, и через минуту Хмаи, не помня себя, уже отвечала на поцелуи, и срывала с себя одежду.

Охотнику подумалось, что со стороны это, наверное, выглядит ужасно, но через секунду он весь отдался страсти.

Когда всё закончилось, она его увела в умывальню, чтобы смыть следы войны и умыться самой. Прямо там он овладел ей второй раз. А потом третий, опять в спальне.

Утомлённые, они долго лежали плечом к плечу, ладонь в ладонь. Но стоило женщине повернуться набок и попытаться обнять мужа, Олэ выпустил её руку, резко поднялся, оделся, взял оружие и вышел. В дверях он столкнулся с Брыком Хохотуном.

Брык всё понял, но повёл себя мужественно. Стараясь не показывать эмоции, убрал «подарок красавице» за пазуху и ушёл. И лишь в самом конце коридора пнул стену и крикнул:

— Баба! Одно слово — баба!

Сняв Поцелуй Отца с Морэ и взяв клятву с жены никуда не отходить от сына, если рядом нет Фейли или Блича, охотник ушёл, не сказав куда.

На улице его кто-то толкнул в спину. Он обернулся и увидел улыбающегося мужчину с деревянным ножом.

— Вот, оказывается, как тебя легко застать врасплох, если выждать момент! Был бы этот нож стальным, то...

— Чего тебе надо? — раздражено спросил охотник.

— Уже ничего. Я уже всё получил. И по делам, и по словам своим, — таинственно ответил незнакомец. — Я Соловей. Неужели ты совсем меня не помнишь?

Олэ покопался в памяти.

— Нет, не помню.

— Смешно. Я столько жил местью тебе, а ты даже не помнишь меня. Бывает же в жизни. Прощай, мечник. И помни, всегда есть выход. Необязательно бегать по кругу. Разорви свой круг, пока он не обернулся петлёй и не затянулся на шее.

— Чокнутый что ли? — сделал агрессивное движение Олэ. — Или проповедник? Одного, впрочем, поля ягоды.

И не дождавшись ответа, свернул в переулок.

* * *

Найрус не знал, зачем Блич притащил его в театр, и не хотел идти. Но мальчик-тень настаивал.

Убитая горем Инге сидела рядом. Между Фейли и Хмаи (двойная страховка от Бешенства теней) с интересом вертел головой маленький бес. Следующее место пустовало — Блич хотел пригласить и Олэ, но охотник как в Лету канул.

На сцене появился, сильно прихрамывая, нарядный малыш с виолой и не менее нарядная девочка. Для малыша зрительское внимание было привычно, а вот девочка заметно нервничала. Блич подвёл её к клавесину и прошептал, закрепляя зеркало:

— Вот так ты увидишь левые клавиши. А со временем научишься играть, на свои пальцы даже не смотря. Всё будет хорошо, малышка Ла.

Представление не начиналось. Блич ещё кого-то ждал. Наконец, в дверях послышались голоса:

— Секретарь, ты здоров на головушку? Где я, а где музыка? Нашёл, понимаешь, эстета.

— Это просьба братика Блича, я что сделаю?

Короля Волка, чтобы не разошлись швы, пришлось доставить в инвалидном кресле, как и атамана Ракку, как и многих раненых бойцов Ока и разбойников.

Девочка начала первой, тут же сбилась и закрыла лицо руками. Но слушатели не стали смеяться, а подбодрили аплодисментами, и малышка Ла попробовала второй раз. А затем на аккомпанемент клавесина лёгла мелодия виолы, и в зале, казалось, люди даже забыли как дышать.

Валли Хромоножка впервые выступал в настоящем театре и не уронил того доверия, которое ему оказали по просьбе Блича. Он играл не на виоле — нет, он водил смычком по струнам души каждого слушателя. Мягко и нежно, как родная мама. Трепетно и чутко. Деликатно заглядывал мелодией в самые потаённые уголки и оставлял на память золото чистых эмоций.

Инге плакала, вцепившись в плечо Найруса, но это были уже другие слёзы. Не сжигающей сердце скорби, а светлого прощания и окончательного примирения. Найрус гладил её по руке и продолжал думать о Гулле. Но уже не как о покойнике, а как... о том, кто никогда не умрёт в твоём сердце и всегда будет незримо рядом. Фейли испытывала аналогичные эмоции. Думая о чём-то своём и почему-то стесняясь смотреть на Волка, роняла слёзы сожаления Хмаи.

Секретарь, закрыв глаза, отдавался музыке с тем наслаждением, какое доступно лишь понимающему её теорию эстету.

И кто бы мог подумать, что Ракка Безбородый — жестокий и не знающий пощады убийца, участник, пусть и против своей воли групповых насилий над девушками — способен заплакать. Остро ощущая бессмысленность всего, что было раньше, и свою вину перед этим миром, где главная ценность — дети и семья, а главное удовольствие — поход в театр. Которому угрожал семь лет миром, где лихость разбойная мерило всего, а кто выпьет больше и сожрёт, тот и достоин уважения.