Няня [litres]

– Сегодня было рисование? – спрашиваю я, и дочь пожимает плечами. – Не поняла – да или нет, Руби? Невежливо отмалчиваться, когда тебе задают вопрос.

Терпение мое на пределе, и сдержанный тон дается непросто.

– Да.

Жду более подробного рассказа, однако дочь продолжает помалкивать.

– Можно выйду в туалет? – наконец осведомляется она, отодвигая чашку с недопитым шоколадом.

– Разрешения спрашивать необязательно, ты ведь не в школе.

Бросив взгляд на Ханну, Руби выходит из комнаты. Мне не нравится ее поведение, и все же я не пытаюсь ее отчитывать. «Не ссорьтесь по пустякам», – советуют в онлайн-чате мои подружки из Калифорнии.

– Джослин, ты меня беспокоишь, – прерывает мои мысли Ханна и кладет ладонь мне на лоб.

Я закрываю глаза.

– Все в порядке. Просто был тяжелый день, вот и все.

– Твоя мать сегодня вела себя не слишком адекватно. Волнуюсь за ее рассудок. Она стала настолько импульсивной…

– Импульсивность, паранойя – это еще цветочки. Ты даже не представляешь… Короче говоря, надеюсь, подобная неделя в моей жизни больше не повторится.

Ханна долго смотрит на меня, словно пытаясь прочитать мои мысли. Вполне возможно, что ей это удается.

– Джослин, дорогая, если тебе нужна помощь – я здесь, рядом.

Доброе слово подобно спусковому крючку: так и тянет выложить то, что тебя гнетет. Либо я сейчас сброшу с плеч непосильный груз, либо просто-напросто взорвусь. Пересказываю Ханне все, что поведала мне Клеменси.

Откашлявшись, она вздыхает:

– О, милая… Представляю, как ужасно узнать такое о собственной матери.

– О матери и об отце.

– Ну да.

Ханна бросает на меня быстрый оценивающий взгляд, и мне вдруг становится не по себе. Не слишком ли я распустила язык? А вдруг няня сообщит в полицию? Я только что сама дала ей в руки оружие на случай, если она еще раз сцепится с матерью, и, похоже, поступила глупо.

– Ханна, – бормочу я, пытаясь дать задний ход, однако няня меня перебивает:

– Наверняка ты в жутком шоке, ведь преступление очень серьезное. В то же время это дело семейное, так что тебе лучше держать язык за зубами, пока все не обдумаешь, пока не решишь, как поступить. Кто еще об этом знает?

– Никто, только ты.

Я чувствую облегчение – разумеется, Ханна нас не предаст, наоборот, будет поддерживать. Совет она дала хороший – моя бывшая няня всегда знала, как поступить правильно.

– Пусть эта история останется между нами. Кстати, ты-то ведь ничего плохого не сделала, – сжимает мою руку Ханна.

– А кто сделал плохое? – возникает на пороге Руби.

Высвобождаю руку, чувствуя себя неловко перед дочерью. Не хочу, чтобы она воспринимала меня как жаждущего утешения ребенка. В ее глазах я должна быть сильной.

– Никто, дорогая.

– У кого это такие большие уши? – шутит Ханна.

– Вы говорите о бабушке? – настаивает дочь.

Интересно, сколько она уже стоит в дверях?..

– Нет-нет. Бабушка тут совершенно ни при чем, и тебе не о чем переживать.

– Я не очень хорошо себя чувствую, – вздыхает Руби.

– Что, опять?

Выглядит она и вправду не очень. Ханна приподнимается из-за стола, но я ее останавливаю:

– Не беспокойся, я сама займусь Руби.

Заключаю дочь в объятия, и она на миг прижимается ко мне всем телом. По лестнице мы поднимаемся в обнимку.

– Что случилось, дочь? Живот болит? Или голова?

– Живот… И вообще, я устала.

Она надевает пижамку. Я разбираю постель, и дочь уютно устраивается под одеялом.

– Мам…

– Что, милая?

– Я видела Ханну в дедушкином кабинете. Она шарила в ящиках его стола.

– Ну, наверное, что-то искала.

– По-моему, она забрала дедушкин портсигар.

– Правда, Руби? Ты точно видела?

– Она держала его в руках.

– Это ведь не значит, что она его украла, верно?

– А я думаю – украла.

– Милая моя, выбирай выражения. Ты уверена, что Ханна вынесла портсигар из кабинета?

Руби качает головой.

– Значит, она просто захотела на него посмотреть?

– Не знаю. Живот болит.

Она морщится от боли. То ли притворяется, то ли и вправду страдает… Непонятно.

– Тебе просто нужно уснуть, и все пройдет.

Пожалуй, я догадываюсь, что именно беспокоит мою дочь.

– Я тоже тоскую по папе, очень тоскую, Руби. Не перестаю о нем думать.

Наверное, Ханна права: скорее всего, причина страданий моей дочери и ее странного поведения кроется в скорби по отцу. Иного объяснения у меня нет.

– Дело не в папе, – говорит она.

– Тогда в чем? Расскажи.

– В ней, – шепчет Руби, натягивая одеяло до подбородка.

– В ком – в ней?

– В Ханне.

– А что с ней не так?

– Не знаю.

– Тебе непривычно, что она теперь живет в нашем доме? Или тебя волнует что-то другое? Ты же знаешь, что можешь рассказать мне все на свете.

Дочь не сводит с меня взгляда распахнутых чистых глазенок – совсем как в младенчестве, когда я была для нее центром вселенной. Похоже, вот-вот расплачется.

– Все нормально, – наконец моргнув, говорит Руби, зевает и сворачивается клубочком, словно котенок.

Она закрывает глаза. Какая маленькая, какая ранимая у меня дочь…

– Все скоро наладится, – шепчу я ей в ушко. – Обещаю…

Вирджиния

Стучу в окно, пытаясь привлечь внимание Джеффа, и через минуту мы с ним встречаемся у задней двери.