Ничего личного, кроме боли

Кошкин отключился. Уставился на телефон, как будто перед ним была физиономия Рыжкова.

В какой момент он их упустил? Почему это происходит с его отделом? Одного сотрудника закрывают по подозрению в убийстве, второй его с радостью топит. Да, дело дрянь. Даже если выяснится, что Маша ни при чем, Рыжкова точно не изменишь. Он все равно продолжит искать темные пятна — пусть не в Машиной биографии, так в чужой.

Вот с какого перепугу он к ней пристал?

Майор позвонил ему из машины и задал этот вопрос уже на пути в отделение, где сидела Маша.

— Понимаете, товарищ майор, что-то такое я в ней чувствую, — признался Денис. — Что-то в ней не так.

— Что именно?

— Это ее умение раскрывать преступления, может, только в том, что она сама их и совершает, — выдал Рыжков после паузы. — Сама или с сообщниками.

— Вот те раз! — обрадовался Кошкин. — Все кругом идиоты, да, Денис? Никто кроме тебя не в состоянии расшифровать такую преступную схему?

— Почему никто? На прежнем месте работы подозрения возникали. Я же туда неоднократно звонил, есть у меня там человек. — Рыжков с очевидным удовольствием подхватил тему. — Так вот, мой человек утверждает, что с подачи Бессоновой дважды были осуждены невиновные. Все вроде правильно, и суд не нашел ничего такого. А осужденные вину не признают, и кое у кого имеются сомнения в их причастности. И у нас она как-то слишком рьяно взялась. Помните случай с отравлением? Прямо с лету она насчет фруктовой тарелки догадалась. И как тарелка на стол попала, и как исчезла — все знала. А потом ее документы в деле засветились. Ба-бах!

— Вот именно, Рыжков. Вот именно, ее документы. Ты же хороший опер, Денис. Ты же понимаешь, что, если Бессонова на самом деле настолько хитрая и изворотливая, она бы ни за что так не подставилась. Ни с документами, ни с кроссовками с кровью жертвы на подошве. Почему не помыла? Почему оставила в машине?

Он отключил телефон и подумал о том, о чем Денису знать пока необязательно.

О том, что даже матерый преступник когда-нибудь да оступается. Ошибаются все.

Кошкин со вздохом глянул на свои окна. В спальне зажегся свет. Значит, жена все-таки проснулась. Сейчас увидит его записку, пришпиленную к занавеске на кухне. Расстроится. А нервничать ей совершенно нельзя, это еще одно условие успешной реабилитации.

— Нет, вот что за жизнь, а! — Он вырулил со стоянки. — Что за проклятая жизнь!

Глава 15

Маша, съежившись, лежала на скамье. Пользоваться тюремным матрасом она отказалась, и он так и остался в ногах скрученный. Сначала, когда ее допрашивали, предъявляли ее собственные кроссовки, упакованные как вещдок в полиэтилен, она еще надеялась, что это какая-то чудовищная ошибка. Вот сейчас она крепко зажмурится, откроет глаза — и все исчезнет. Весь этот кошмар, который называется следственными мероприятиями.

Но ничто не исчезало.

Ей задали тьму нелепых вопросов. Она постаралась взять себя в руки и ответила на все прямо, ничего не перепутав и переврав. Ей не поверили. Изъяли телефон, обнаружили ее звонки Григорьеву. Снова начались вопросы. Она снова отвечала, и ей снова не верили.

— А хотите, гражданка Бессонова, расскажу, как было дело? — улыбался одними губами молодой смуглый опер с ледяными глазами. — Григорьев узнал вас на записях, позвонил и стал шантажировать. Вы поехали к нему и убили его, но записи не нашли. Так все было?

— Нет, не так. — Маша открыто глянула в эти ледяные глаза. — Он узнал меня, но вычислил еще кого-то.

— Вашего сообщника?

— У меня не было никакого сообщника. Григорьев это понял, хотя не работает в полиции. Не работал, — поправилась она. — Он хотел назвать имя того, кто совершал правонарушения.

— И не назвал? Ай-ай! — Тонкогубый рот в отвратительной клоунской улыбке растянулся до ушей. — Вместо этого он захотел приехать к вам в отдел и рассказать все под протокол?

— Именно.

— А почему его не пугал тот факт, что он нарушил должностную инструкцию, за что его запросто могли уволить. Захотелось стать знаменитым?

— Да, — кивнула Маша. Что ж, нужно отдать должное прозорливости толстогубого опера. — Так и сказал: страна должна знать своих героев. И попросил задним числом оформить запрос об изъятии записей.

— А вы пообещали?

— Сказала, что сделаю все возможное. Послушайте, — Маша глянула в ледяные глаза, — понимаю, это не ваша компетенция, этим станет заниматься следователь. Но запись нашего разговора с Григорьевым можно будет получить по запросу. Это раз. Второе: вы можете отследить мой путь от дома до работы.

— Ваш видеорегистратор пропал, мы не обнаружили его в машине.

— Пусть так. Но есть городские видеокамеры. Их на моем пути в отделение целых четыре. — Она показала четыре пальца. — Вы сами убедитесь, что я никуда не сворачивала.

— Разберемся, — ухмыльнулся оперативник. — Вы ведь могли и до работы навестить Григорьева, так? А пока будем разбираться, придется посидеть.

И ее засунули в мерзкую камеру со следами высохшей мочи в углу. Дали скрученный рулоном матрас, от которого несло псиной, и пожелали к утру обдумать свое положение.

Чем она теперь и занималась.