Ничья

– Этот психопат хочет меня заставить вовремя приходить на службу, – возмущался Слава, – мозгов не хватает понять, что я не служака, что приличному человеку прежде надо опохмелиться.

Пару раз комбат сажал его на гауптвахту, затем перестал.

– Во подлец! – говорил он про Дукаса, – умудряется гауптвахту превратить в санаторий. Ему женщины туда посылки шлют!

Однажды подняли нас по тревоге в шесть утра и повезли на стрельбище. Офицерам выставляли оценки по стрельбе, и в соответствии с полученными результатами выводились показатели в целом по батальону. Славе пришлось ехать не похмелившись. Можете представить, какая это была для него пытка. В машине он начал брюзжать:

– Подняли ни свет ни заря, везут на какие-то б… стрельбы… не наигрались в войну, засранцы…

Всю дорогу он изнывал, а когда прибыли на место, комбат велел ему оставаться в машине и не высовываться. Кому-то из офицеров было поручено стрелять вместо Дукаса.

– Испортишь дрожащими руками наши показатели, алкаш хренов! – рявкнул на него комбат.

– Боится, гад, что пристрелю его, – буркнул Слава.

Показатели нашего батальона неожиданно оказались лучшими в дивизии. По возвращении в часть комбат построил офицеров и поблагодарил всех за высокий процент попадания в цель. И вдруг послышался голос Дукаса из строя:

– А что им не попасть, коли все трезвые.

Даже комбат расхохотался.

Женщин Слава предпочитал исключительно замужних – заводил связи преимущественно с офицерскими жёнами и, как правило, заметно старше себя. Ему даже удалось привести женщину в офицерскую гостиницу. Такой трюк в среде молодых лейтенантов считался высшим пилотажем. О похождениях Дукаса ходили слухи. В частности, упоминали жену одного майора из танкового полка, а через некоторое время стали говорить о его сожительстве с женой капитана из того же полка. Слухи распространялись быстро. Женский персонал батальона называл его бабником, мужчины употребляли более точное словцо. Даже комбат однажды после окончания офицерского совещания решил в шутку завести с ним разговор на эту тему:

– Говорят, ты ходок. Поимел всех офицерских жён танкового полка, теперь к нашим жёнам подбираешься?

Дукас ответил в своей манере:

– Можете не беспокоиться, ваша жена не в моём вкусе.

Сначала мне казалось, что Слава сам распространяет о себе слухи. Он мог по пьяной лавочке рассказать любую небылицу. Убедительно и красочно. Но однажды он явился в гостиницу с разорванной губой и переливающимся лиловым фингалом под глазом.

– Что случилось? – спрашиваю.

– Это животное, эта невежественная скотина сломала мне ребро!

– Кто?

– И это вместо благодарности! Представляешь? Мало того, что я добросовестно исполняю его функции…

– Чьи функции?

– Этого недоумка, который, забыв о супружеском долге, неделями колесит по полигонам, затем неожиданно является, когда я в поте лица выполняю его обязанности, в самый, можно сказать, ответственный момент и лезет на меня с кулаками. Где справедливость? Жену избил! Животное! Мне кажется, ревность присуща только убогим. Бедная женщина! Я намерен навестить её и утешить.

– Рискуешь быть окончательно изуродованным.

– Как благородный офицер я не могу поступить иначе, не могу оставить женщину в длительном томлении. Наконец, как врач я просто обязан утолить её сексуальную жажду.

– Как врач, – говорю, – ты бы лучше позаботился о своём здоровье и победил эту пагубную страсть к водке. Я тоже люблю выпить под хорошую закуску, но есть предел, после которого просто тошно.

– Ты говоришь банальности.

– Больно видеть, как ты спиваешься.

– Не будь занудой.

– Дело твое.

Был такой случай. В актовом зале дома офицеров собрался весь офицерский корпус дивизии. Отмечали, кажется, День Победы. В буфете продавали спиртное, бутерброды с ветчиной, сыром и пирожные. Вход был увешан шарами и флагами. На улице играл духовой оркестр. На сцене в три ряда сидели командиры воинских частей. Собрание должно было вот-вот начаться. Наш комбат опаздывал. Наконец, запыхавшийся, он вошел в зал и направился в президиум, чтобы занять своё место. На полпути неожиданно остановился, снял фуражку (заметив, что члены президиума сидят без головных уборов) и стал оглядываться по сторонам, кому её отдать. Рядом со мной ближе к проходу сидел лейтенант Иванчук из нашего батальона. Комбат быстро подошёл к нему и вручил фуражку:

– Держи до конца собрания, – сказал он и быстрым шагом направился к сцене.

Когда уже все расселись, и воцарилась относительная тишина, а командир дивизии уже направился с папкой к трибуне, в зал вальяжной походкой вошёл Дукас. Он улыбался, что свидетельствовало о его приподнятом настроении, вернее о том, что определенную дозу спиртного он уже принял. Слава подошёл к нам и стал смотреть, нет ли вблизи свободных мест. Заметив в руках Иванчука две фуражки, хмыкнул:

– Собираешься милостыню просить? Думаешь, двумя фуражками больше наберёшь?

– Одна не моя. Комбат просил подержать её до конца собрания, – опрометчиво выдал Иванчук.

– Которая фуражка комбата?

– Эта, – показал он и с недоумением посмотрел на Дукаса.