Ничья вина (СИ)

Знать бы, что он видит сейчас. О чем думает, кого вспоминает…

— Кого, Алек?

— Девушку, которую пытался спасти. Ради которой нашел в себе смелость и бросил все. Знаешь, я просто не хотел слышать, как она плачет, — голос стал тише, напевнее. — Я мог бы терпеть бесконечно долго, но один ее всхлип — и все потеряло значение.

— Ты ее любил?

— Нет. Я ее… — он засмеялся. — Не знаю, Марина. Пытаюсь вспомнить, но не могу. Я хотел, чтобы она улыбалась. Я хотел, чтобы ей не пришлось продавать себя за кусок хлеба и лекарства…

— И продал себя вместо нее?

Он улыбнулся.

— Можно и так сказать.

— Она была тебе благодарна? — Марина старалась даже не дышать лишний раз, лишь бы не спугнуть этот момент, его готовность говорить, его откровенность.

— Тогда — не знаю, — он распахнул глаза. — Потом — она сказала, что я виноват во всем. Она ненавидит меня, я ненавижу ее. Забавно легли карты, правда?

— Наверное, это обидно.

Он сел, обхватив руками колени, и помотал головой.

— Это больно, Марина. Это очень больно, — пустой больной взгляд. Складки между бровей вдруг добавляют ему возраста, и он кажется невыносимо, неизъяснимо старым. — Все умерли, Марин. Все умерли, а я почему-то все еще жив. И она жива, а я не могу отделаться от мысли, что лучше я умер, лучше бы умерла она и выжили те, кто был этого достоин. Не мы.

— Алек. Вы спасли нас, Алек, — она тихо-тихо говорит то, что носила в себе долгие годы. С детства, с конца войны, с той встречи с ее героями. — Невозможно спасти всех, но то, что вы сделали, — ты не представляешь, насколько это невероятно, какой это подвиг.

— Тебя не было там, Марина.

— Да, но, если бы там не было тебя — меня бы сейчас не было здесь.

Он горько улыбается и пристально на нее смотрит.

— А почему ты думаешь, Марина, что меня ЭТО волнует?

И слова теряют смысл.

***

Руки дрожат. Она касается холодного стекла, обводит пальцами контур собственного лица, на которое накладывается другое. Более полное, с явными следами возраста. Родное.

— Мамочка… — еле слышный шепот.

Пальцы сжимаются в кулак. Лицо разлетается с осколками зеркала, падает на пол с хрустальным перезвоном, в которой ей слышится грохот взрывов. Она кричит.

Его руки обхватывают, удерживают, прижимают. Она брыкается и дерется, долго, отчаянно, пока не обмякает в его объятиях, слыша частый стук чужого сердца.

— Почему они? Почему не я?

— Потому что я в тебя верю? — иронично.

И она смеется.

***

Скай думал, что будет ждать полетов, мечтать о них, думать о них, с внутренней дрожью и волнением ждать моментов, когда можно взмыть в небо и не думать ни о чем, потому что мир безнадежно далеко внизу, вместе со всеми его проблемами, радостями и печалями. Он почти угадал — действительно и ждал, и мечтал, и думал. Но не полетов, а Алека, который после того его королевского подарка взял за правило встречать друга после «работы» и тащить то выпить, то перекусить. Иногда просто переброситься парой слов и посадить в служебную машину — время было не всегда — но приходил он неизменно. И улыбался, широко и безумия радостно, а Скай смотрел в сияющие глаза и ему хотелось плакать. Может, и к лучшему было — не видеть его, не говорить с ним, не знать толком, что происходит, ведь все эти годы он верил, что его сумасшествие закончилось вместе с войной. «Неужели это конец?» — написали они оба тогда вместо желаний, вот только Скай вкладывал в эти слова надежду. А Алек? Раньше он был уверен, что тоже. Сейчас — нет, уже нет. Слишком невменяемым было его счастье от этого подаренного полета, слишком многое и многих потерял его друг с концом войны.

Алек тогда благодарил и порывисто стискивал его в объятиях, а Скай пытался улыбаться и не вспоминать, как все закончилось и все началось, но память решала за него. Образы, чужие лица всплывали перед глазами, ему слышались приглушенные голоса. Алек отпустил, и он обнял его сам. За плечи, утаскивая к выходу, к лифту, чтобы вырваться из плена этих серых стен и своих воспоминаний. Он чуть было не заблудился в лабиринте коридоров, но тут уже влез Алый, провел другой дорогой и к другим дверям. Сейчас он шел туда сам — Алек написал и предупредил, что опаздывает. Кабинет с черной дверью был неприлично мал, а может, просто слишком заставлен мебелью. Диван, разложенный, причем. Шкаф, стол, терминал, второй терминал. На подоконнике планшеты, разобранные и нет, на полу беспорядочно рассыпаны запчасти.

— Привет. Дай мне пару минут, — выдохнул Алек, поднимаясь из-за стола, и скрылся за неприметной дверью рядом с шкафом.

Скай кивнул ему в спину, неуверенно огляделся, но даже присесть не успел — друг уже вернулся. В футболке и не менее потертых, чем его собственные, джинсах, которые он застегивал на ходу. Больше всего отчего-то смешили армейские берцы, зашнурованные не до конца, стоптанные и потасканные.

— Им лет-то сколько, — кивнул на ботинки Скай.

Алек засмеялся.

— На свои посмотри, — подмигнул он.

Кроме как смутиться, вроде бы, ничего не оставалось, но Скай потер шею и фыркнул, надменно задрав нос.

— Это винтаж, во!