Ничья вина (СИ)

Я не знаю, как скоро к ним приду, не знаю, что скажу, когда мы увидимся. Я не уверен, что смогу подобрать слова, что попрошу прощения у тех, перед кем виноват. Наверное, я не смогу рассказать им, что я чувствовал, как не получается у меня рассказать тебе свою жизнь.

Родился, живу, умру. Это и есть колесо судьбы, Скай, колесо фортуны. Знаешь, когда-то я верил, что этот мир и его судьбу творят люди. Что каждый наш выбор меняет мир и меняет нас, что нет неправильных и бессмысленных поступков. А теперь я не могу не думать о собственных ошибках. Скажи, что было бы, если бы я сказал «да» его матери? Что было бы, если бы не ответил на звонок Юки? Если бы выбрал панель или ломбард вместо армии? Если бы не стал одним из вас?

А главное, Скай, скажи, что было бы, если бы я умер?

А вдруг именно я оказался бы той бабочкой, взмах крыльев которой может изменить мир? — смех. — Мания величия, я знаю, в особо запущенной форме. Но я не могу об этом не думать, как не могу не помнить о них.

Когда я был ребенком, я хотел изменить мир и верил в чудеса. Когда я был подростком, я презрительно смеялся над сказками, но где-то в глубине души сладко щемило при мысли о волшебстве. Когда я вырос — я забыл, что такое надежда, Скай. Я искренне поверил, что все можно купить и продать. Я презирал людей. А потом пришла война и, как бы смешно это ни звучало, показала мне, как я был не прав.

Знаешь, Скай, уроки Алекса были той самой сказкой из моего детства, а небо — тем самым волшебством, которого мне так не хватало. А еще были вы, вы все, которым было плевать на деньги, статус и прочую мишуру. Вы, которые от души презирали тех, кто не рисковал ежедневно самим собой, кто был слабее — и защищали их. Ценой собственной жизни.

Ты не смотрел на меня, никогда не смотрел, но вылетая, каждый гребаный день, был готов отдать жизнь за всех, кто оставался в части. В том числе и за меня. За меня, за тетку-повариху необъятных размеров, за девочку-диспетчера с грустными большими глазами и мальчика-медика, плачущего над каждым раненым.

Я не мог этого понять, долго не мог. Сколько я уже был у вас технарем к тому времени, Скай? Год?

Нет, кажется, чуть больше полугода. Что-то около восьми месяцев прошло к тому времени, как расположение нашей базы таинственным образом стало известно противнику. И вместо парочки залетных разведгрупп мы получили полноценную атаку.

Помнишь крики, Скай? Помнишь грохот боя?

Нет, не помнишь, наверное. Ты был там, в небе, а я отсиживался на базе, вздрагивая от грохота разрывающихся снарядов и складывающихся, будто картонные, стен, до тех пор, пока не стало понятно, что шансов нет никаких. Вот тогда нам — всем тем, кто был просто техслужащими, медиками, да хоть поварами и уборщиками — всем нам впихнули в руки оружие. И в добровольно-принудительном порядке послали «служить и защищать». Хотя бы самих себя.

Нам было страшно, Скай. Только тихо умирать было еще страшнее, поэтому мы пошли. Ведь, в конце концов, всех нас учили обращаться с оружием, ибо война, а мы же все равно числимся в составе войск. Все мы, гипотетически, должны были уметь убивать и умирать за Родину. Только мы не умели. Мы были слишком гражданскими для этого, и нам было страшно, так страшно, Скай.

С десяток наших отбросили автоматы, как только поняли, что им придется стрелять в живых людей. Их положили там же. Еще несколько человек попытались убежать: то ли наивно полагали, что и впрямь получится, то ли им было уже все равно. Они тоже погибли. А остальные… остальным пришлось применять все свои теоретические знания на практике.

Мы стреляли и стреляли, а они все шли и шли, пока у нас не кончились патроны, да и у них, кажется, тоже, потому что они поперли чуть ли не в рукопашную. А нас оставалось что-то около двадцати, у нас были только ножи и мы очень хотели жить. Почти что стихи.

Вы успели сесть. Не знаю, было ли там твое звено, или вы тогда остались в небе, но какие-то из летных — точно успели сесть и прийти к нам. Спасать беспомощных, но забавных зверушек.

А у нас уже все равно руки были по локоть в крови.

Знаешь, оказалось, что, если человеку вгоняешь нож под ребра — кровь заливает рукоять и течет по пальцам, а если режешь глотку — бьет фонтаном и попадает на лицо. Оказалось, они кричат, Скай. От боли, от страха, от понимания, что обречены — они кричат. Кричат как дикие звери, но продолжают бросаться вперед.

Войны ведут государства, Скай, не люди. Они, так же, как и мы, были просто солдатами чужой войны, разменными монетами. И должны были или вернуться с победой — или не возвращаться вовсе. У них не было выбора, и они кидались на лезвия, зажатые в наших руках, и умирали. С криками, хрипами, стонами.

Я помню: у меня свело пальцы, я слишком сильно сжимал нож. Я помню: металлический привкус во рту. Я помню: тяжесть чужого тела.