Нигде посередине

Хозяйка, у которой мы снимали раньше комнаты, по-русски тоже не говорила, зато, несмотря на дряхлый возраст, хорошо помнила немецкий. На прямой вопрос, с кем им было лучше – с фашистами или советами, пожилой эстонец объяснял нам, подросшим, на пальцах:

– Что вам сказать. Плохо было с обоими. Пришли немцы – увели скотину. Пришли русские – увели отца. Решайте сами.

Тем не менее местные раньше всегда охотно сдавали комнаты московским и питерским отпускникам. Эльва была популярным местом, и приезжающие приносили хозяевам хороший доход. Я, конечно, предполагал, что что-то могло и измениться, но, будучи наивен и неопытен, не думал, что исторические обиды так легко перейдут в плоскость межличностных отношений даже в ущерб материальной выгоде. К тому же я понимал, почему они могут не любить Советскую власть, но на меня-то за что собаку спускать? Я же её (власть, не собаку) тоже не люблю, и вообще всей душой за вашу и нашу свободу! Я-то здесь при чём? Так думал я, постепенно отчаиваясь найти себе ночлег в этом, ставшем внезапно таким чужим, городишке.

Дойдя до конца улицы, я напоследок постучался в крайний дом на углу, с большим тенистым садом и огромной застеклённой верандой. Дверь открыла очень пожилая женщина и жестами позвала меня зайти. Это обнадёживало – в других домах меня не пускали дальше крыльца, а то и калитки. По-русски она тоже, как и другие, не говорила, но сразу поняла, что мне нужно, подвела меня к мелко исписанному настенному календарю со снегирями, и я провёл пальцем по дням, на которые хотел бы остановиться. Она закивала и написала на бумажке сумму оплаты примерно вполовину меньше той, с которой я был готов расстаться. Я показал деньги, но она замотала головой и ткнула пальцем в последний из обозначенных мною дней. Я показал большой палец. Она позвала меня идти за ней, обошла вокруг дома, открыла дверь веранды и широким жестом пригласила войти. Это было просто фантастикой, и я не мог поверить своему везению! Веранда, остеклённая с трёх сторон, выходящая в сад, с отдельным входом, пускай неотапливаемая и даже без туалета – это было гораздо больше, чем всё, на что я мог рассчитывать. Я показал ей все большие пальцы, какие смог, и рассыпался в восторгах. Она меня, конечно, не поняла, но вручила мне ключи от веранды и от дома, показав, где в доме уборная и кухня. Я раскланялся, и, пока она не передумала, помчался перетаскивать вещи.

Первые несколько дней прошли в ностальгической меланхолии. Я бродил по старым, с детства родным местам, на озёра, которые мы называли «Купальное» (там была сделана большая дощатая купальня и имелся пункт проката лодочек), «Городское», где я однажды провалился зимой под лёд, и «Тихое» – за кладбищем, куда мы гоняли на великах ловить карасей; ходил на плотину и в лес, а однажды сел на автобус и съездил даже на Вапрамяэ, где раньше были замечательные малинники, снабжавшие нас малиновым вареньем на весь год. На удивление, безо всякой договорённости повстречал, буквально на улице, своих друзей детства, и великолепная эльвинская троица вновь воссоединилась: Ольга, Алёшка и я. На второй день собрались, как в детские времена, отметить Ольгин день рождения, но получилось всё не как в детстве: Алёшка петушился и, как и раньше, рисовался перед Ольгой – это выглядело забавно в десять лет и уже неуместно сейчас; Ольга повзрослела, оформилась, подурнела и смотрела на своих бывших верных паладинов коровьими глазами; я сидел букой, пикировался с Алёшкой за национальную политику и был самым скучным гостем на празднике. На том и расстались, чтобы в следующий раз увидеться (с Алёшкой) лет через двадцать пять, а с Ольгой (пока) никогда.