Нигде посередине

Потом мы, действительно, гуляли вдвоём по Таллинну, и я поделился всеми впечатлениями от фильма, и пытался затащить и её, но она не захотела, испугавшись этого полулегального подполья. Но зато мы нашли студию звукозаписи, в которой можно было заказать самые ранние, редкие альбомы Пинк Флойда, причём записи можно было сделать как на кассеты, так и на бобины; я выбрал бобины (у меня дома был бобинный магнитофон, подключённый к хорошему усилителю с колонками), и мы ещё долго кружили по окрестным переулкам, ожидая выполнения заказа. Лет тридцать спустя Настя говорила: «Я-то думала, мне цветочки купят, а он всё – бобины, Пинк Флойд, бобины, Пинк Флойд…» На бобины, однако, были потрачены почти все оставшиеся деньги, кроме одной заветной пятёрки, которую я заначил на одно очень важное дело, потом расскажу какое. Да и что бы она делала с цветочками в спортзале?

На следующий день я проводил её и всех остальных на вокзал. Они уезжали поездом, я же, не помню почему, улетал на самолёте в тот же вечер, увозя в размякшем сердце ещё одну прощальную улыбку и взмах ладошки из окна и засунув под переднее сиденье мешки с осклизлыми опятами. Опята к тому времени приобрели густую бурую окраску. Распечатал эти пакеты я только в Москве, и только с тем, чтобы убедиться, что грибы безнадёжно протухли, и вынести их, давясь от запаха, на вытянутой руке во двор на помойку.

Встретиться в следующий раз нам было суждено только в сентябре, и это была мучительная неделя в промежутке. Телефона её я не знал, где она живёт – тоже, но зато знал, где находится биофак, куда она поступила, и в голове уже созрел план встречи. На этот случай и была заначена заветная пятёрка.

А в это время в далёкой Атланте…

Такую вот табличку мы обнаружили на внутренней стороне двери в кладовке, когда въехали в наш новый дом в Атланте, двадцать четыре года спустя после описываемых событий. Настя первая увидела и позвала меня.

– А ты понимаешь, что этот дом для нас построили тогда, когда мы только-только начали женихаться? А мы даже и не знали тогда, что для нас в Америке уже дом строят…

А три года спустя она ещё говорила:

– Если бы мне кто-нибудь тогда сказал, что я буду жить в Америке, работать на американское правительство, думать по-английски и у меня будет собака породы ротвейлер, я бы такого гада убила бы на месте не раздумывая.

(Ротвейлера у нас выгуливали без поводка по пустырю, через который мы каждый вечер шли со станции в Апрелевке. Это была тупая и злобная скотина, которой боялась вся деревня.)

А я, между прочим, что-то такое предполагал, тогда ещё, в Таллинне… хорошо, что вслух не сказанул…

5

План был таков: первого сентября задвинуть торжественную часть в своём институте и поехать на биофак. Мне очень живо представлялась эта картина: заканчивается приём в студенты, она спускается по центральной лестнице с новеньким студенческим в руке, а тут, внизу – я, весь такой в белом и с охапкой цветов. И она говорит: «Ах», и опять дарит меня своей замечательной улыбкой, ещё шире, чем раньше. И мы идём гулять по городу. Дальше план становился расплывчатым, но я был уверен, что прогулка получится на славу и обоим нам надолго запомнится.

Действительность, как всегда, внесла свои коррективы. Со своей торжественной линейки я действительно сбежал, рассудив, что свой студенческий получу потом в деканате, и действительно купил у метро большой букет осенних цветов, сбив цену до имевшихся в наличии пяти рублей. И таки действительно припёрся с этим букетом на биофак.

Тут я сделаю лирическое отступление. В этом нашем тандеме присутствует один серьёзный изъян, который сильно ограничивает возможности для привнесения в жизнь спонтанной романтики. Мы клинически, биологически, патологоанатомически не в состоянии встретиться в одном месте в одно время, не обговорив место встречи до двух квадратных, хорошо освещённых метров. Доходило до смешного: однажды, с полгода спустя, мы договорились пойти на спектакль в «Современник» и встретиться у колонн за двадцать минут до начала. Я пришёл, как мне показалось, первым, покрутился между колонн, не увидел её и встал около афиш, у подножия ступеней. Лестница и колонны были в прямой видимости, и я внимательно высматривал, когда она появится под ярко освещённым портиком. Настя задерживалась. Я обошёл вокруг афиш, поднялся на верхнюю ступеньку, обошёл восьмёрками вокруг всех колонн, осмотрев каждую со всех сторон. Вернулся обратно к афишам. Потом вернулся обратно под колонны. Прозвенели все звонки, площадка перед театром опустела. Потом прошло ещё минут двадцать, которые я провёл, курсируя из конца в конец лестницы. Потом я увидел её фигурку у крайней колонны. Я подбежал. В глазах у неё стояли злые слёзы.

– Ты… ты… как ты смел опоздать? Я здесь уже полчаса стою как дура, замёрзла вся… все проходят, пялятся… А ты… один раз в жизни не мог не опоздать… какой же ты… я платье новое надела, красивое… а ты опоздал… как всегда… никогда больше с тобой никуда не пойду…

И она захлюпала носом.