Ника

Прошка встал, прикрепил деревянную ногу, надел домашние брюки и рубаху, пошел на кухню ставить самовар. Едва охватились гудящим пламенем сухие чурки в самоварной трубе, кто-то застучал в сени.

Приоткрыв наружную обитую дверь, Прошка крикнул:

— Кто там? Заходи!

В темноте прихожки он узнал Варнакова, включил свет.

— Раздевайся, Тимофей.

Председатель сельсовета снял галоши с чесанок, шапку, ватник, прошел в горницу, сел.

— Один, Прохор? А где Анна, Женька?

— Да леший их знает! Прилег после обеда, уснул. Встал, а их нет. Ну, наверно, по надобности куда ушли.

— Смотрю, зиму встречать приготовились: окна заклеили. А у меня еще тепло не загнано. Мне не до этого, а жена не успевает.

— Должность у тебя такая, Тимофей. Вот сейчас налоги собираешь — самое время. На трудодни народ получил, скотинка под нож идет, дорога на городской базар торится. Значит, монета в кармане зашевелилась, тут и собрать, с кого что положено.

— Это верно. До Нового года надо все налоги и страховку собрать. В школу топлива завезено только до марта. Прореха! Медпункт тоже топливом не обеспечен. Недобор в сельский бюджет имеется. Все прорехи, их надо штопать.

Костлявой рукой Варнаков провел по лицу, как бы умывался, нахмурил длинноволосые, реденькие брови.

«Устал, замотался», — сочувственно подумал про него Прошка.

— Еще забота появилась, — поделился новостью Варнаков. — Милиционера нам дают. Надо с жильем устраивать, подыскать у кого-то комнату. Хорошо, если холостой, найдет жилье с невестой. А если семейный?..

— Зачем же нам милиционера?

— Положено на какое количество населения, значит, надо. Мало ли где порядок наводить надо, преступления какие… К примеру, вот ты зарезал хряка. Зарезал?

— Сегодня.

— Шкуру свиную не сдал в Заготсырье?

— Не сдал.

— А есть закон: свиные кожи сдавать государству. И ты об этом знаешь.

Взгляды их встретились. Строгий, властный Тимофея и виноватый Прошки.

— Знаешь закон и не отпирайся.

— Не отпираюсь, — выдохнул Прошка.

— Был бы милиционер, я послал бы к тебе его. А видишь, сам притопал. А уж ночь на дворе-то.

Помолчали. Самовар забрякал крышкой. Прошка заковылял на кухню. Самовар угомонился. Слышно было позвякивание заварного чайника о конфорку.

— Чаю попьем, — предложил хозяин, вернувшись в горницу.

— Нет, спасибо. Тушу разделал?

— Конечно.

— Жаль, поздно я узнал, а то бы снял ты шкуру, сдал бы, и на том дело кончилось бы. А сейчас, Прохор, должен я составить протокол. — Варнаков достал из внутреннего кармана гимнастерки сложенный лист бумаги, аккуратно развернул его на столе, разгладил ладонью и стал писать химическим карандашом.

Прошка поглядел на сосредоточенное лицо Тимофея и, чтобы не мешать, вышел на кухню, подтянул гири на ходиках, подобрал на совок выпрыгнувшие из решетки самоварного поддона угольки, сел, закурив большую самокрутку из махорки.

Через двадцать минут (Прошка заметил это по ходикам) Варнаков позвал теплым приятельским голосом:

— Иди, Прохор, расписаться надо. — Когда протокол был прочитан, спросил: — Все правильно? Ничего не перепутал?

— Чего тут путать-то. Виноват, конечно… думал, обойдется. — И Прошка расписался.

— Теперь на заседании сельсовета оштрафуем тебя, и тогда внесешь штраф. Вот так! — Свернул протокол, спрятал в карман, застегнул клапан на пуговицу и прижал еще рукой.

15

Вместе с Перепелкиным, вернувшимся с областного совещания агрономов, приехала в Усовку жена Венкова.

Сорокалетняя Тамара Николаевна была женщиной того типа, какой нередко встречается в Поволжье, где мешалась русская кровь с татарской. Невысокая, с плотным торсом и почти прямыми плечами, она казалась ниже своего роста. На лице ее были приметны округлости скул и необыкновенно большие карие глаза под русыми бровями.

О своем приезде она не известила, чтобы неожиданным появлением доставить больше радости мужу и сыну.

— Я могу пробыть четыре дня, — предупредила она, едва встретясь с мужем. — Хоть потоп, а через четыре дня должна быть на работе.

Мужа и сына нашла она очень худыми.

— Да вы что, ничего не едите, что ли? — строго выговаривала она им.

Не теряя времени, она в день приезда проверила продукты, добавила привезенные из города и принялась варить, жарить, парить, стряпать пироги, ватрушки, блины. Потом перестирала белье, купила дешевенькой материи в цветочках и сделала занавески на окнах.

— Вот так будет поуютнее.

— Пожалуй, — согласился Николай Семенович.

— У-гу, — кивнул Алексей.

На другой день приезда Тамары Николаевны Перепелкины пригласили Венковых на чай. Уже стемнело, когда они вышли из дому. Неуверенно накрапывал мелкий дождь.

— Барометр не соврал, — сказал Николай Семенович, ведя жену под руку и посвечивая иногда под ноги карманным фонариком. — Ждали снега, а на дождь поворачивает.

— Случайная тучка, Коля.

— Может быть. Но дождь не помешает: влаги в почве мало, для хлебов надо бы побольше.

— Ты, наверное, на все смотришь с земледельческой стороны?

— Почти на все. Так пропитался этими заботами, что, кажется, уж не осталось в душе места ни для чего другого. Может, потом, когда наладятся дела, когда будет поспокойнее…