Никакой власти. Теория и практика анархизма

Те из анархистов, кто отвергал идею Маркса об универсальном революционном классе, но при этом соглашался, что среди угнетенных можно выявить потенциальных агентов революции, утверждали, что Маркс неправильно понимал саму природу угнетения при капитализме. Маркс заблуждался, ожидая, что пролетарии — рабочие, обладающие наибольшими преимуществами, — будут бороться за революционные изменения: наоборот, наиболее революционным был люмпен-пролетариат, ненадежные группы, которые он сбрасывал со счетов как «отбросы общества»212. Мисс М. П. Лекомпт, делегат от бостонских революционеров на лондонской конференции 1881 года, сфокусировалась в своей речи на бродягах:

«Это самый разумный из всех революционных элементов народа, поскольку он не относится ни к одному из классов. Бывшие студенты, актеры, клерки, рабочие — все они оказались выброшены на обочины американских дорог как бродяги после разорения фирм, банков и торговых домов в результате великих кризисов, которые время от времени сотрясают жизнь американцев. Но в основном их ряды пополняют выходцы с заводов и фабрик, где были объявлены локауты, или те, кто попал в черные списки за участие в забастовках… Став бездомными, они научились хватать все, что плохо лежит… убивать ищеек, которых натравливают на них фермеры, сжигать амбары, подрезать сухожилия лошадям и держать окружающих в таком страхе, что фермеры начали с радостью откупаться от них едой, той самой, которой не пожелали делиться из сострадания. Теперь эти бродяги вернулись на производство. Поддерживайте в цехах ту же атмосферу, в которой вы существовали на улице… Работодатели говорят так: один вернувшийся бродяга станет той паршивой овцой, которая испортит стадо из сотни приличных рабочих»213.

Утверждение, что классовая теория Маркса вносит раскол в общество, изначально заостряло внимание на подчинении устремлений сельских тружеников интересам промышленного пролетариата. С точки зрения анархистов Европы, а также Центральной и Южной Америки, где нормой были огромные поместья, контролируемые землевладельческой элитой, марксизм не только игнорировал тяжелейшее положение сельской бедноты, но и обходил вниманием острую проблему землевладения как отвлекающего от реальной революционной политики фактора. По словам делегата от Мексиканской конфедерации труда на той же лондонской конференции, «социальный вопрос в Мексике — это аграрный вопрос, так же как в Ирландии и России»214. Обеспокоенные тем, что игнорирование нужд крестьян поощряет высокомерие городского пролетариата, европейские анархисты, такие как Реклю, особо подчеркивали, что в революционные проекты вовлечены обе группы рабочих. Сельские труженики — это не мужичье, не реакционеры, не холопы и не часть «идиотизма деревенской жизни», как считал Маркс215.

Впрочем, Беркман, в отличие от Реклю, соглашался с марксистами в том, что городские рабочие с большей вероятностью, чем их сельские коллеги, возглавят борьбу против капитализма. Пролетарскую борьбу он называл «заботой каждого». При этом он также считал, что освобождения трудящихся необходимо добиваться в «содействии с другими социальными группами». «Если промышленный пролетариат — это передовая гвардия революции, — рассуждал он, — то сельский рабочий — ее главная опора». Вывод Беркмана состоял в том, что «социальная революция зависит как от промышленного рабочего, так и от труженика села»216.

Оба довода были доработаны писателем и литературным критиком Густавом Ландауэром. Как и Беркман, Ландауэр критиковал классовую теорию Маркса, полагая ее ошибочной. Попытки Маркса научно обосновать, каким образом и по какой причине пролетариату суждено осуществить социалистическую революцию, представлялись «абсурдными и нелепыми»217. Однако новаторство аргументов Ландауэра заключалось в том, что он называл представления Маркса о классе социологически неверными и социально репрессивными.