Читаем Никогда не разговаривайте с реаниматологом полностью

У него сложный порок сердца: частичный аномальный дренаж легочных вен – одна из них впадает не в левое, а в правое предсердие. Плюс открытое овальное окно. Не оперирован. Последняя выписка девятилетней давности, еще из детской больницы. Взрослый кардиолог видела его один раз и ничего толком не посоветовала. С последней госпитализации постоянно принимает дигоксин, мочегонные, препараты калия и аспирина. При поступлении на ЭКГ признаки передозировки дигоксина – чреватые фатальными нарушениями ритма, читай, смертью. Мама говорит, что дигоксин принимали от тахикардии, но после его отмены никакой тахикардии не развилось. Мочегонные, ограничение питья до 1–1,5 литров, антибиотики, ибо застойная пневмония все-таки есть, и куча назначений от кардиолога, первым пунктом – отмена диоксина. Уже лучше, но пока зависим от кислорода.

С ним сидят мама и сестра. Он им радуется, смеется, что-то обсуждает, смотрит мультики на телефоне. Без них постоянно спрашивает, когда придет мама.

Маме я объясняю, что и порок, и ожирение – это слишком. Она вздыхает, говорит, что сложно уследить, только отвернешься, как он уже на кухне. Да и бабушка все время подкармливает. Вот, мол, на даче она за него возьмется… Не верю. Они его уже приняли таким, какой он есть, и менять ничего не будут.

И все-таки этот огромный вечный ребенок, передвигающийся на коленях, выглядит любимым и вполне счастливым. И мама его совсем не похожа на сломленную болезнью сына. Кто знает, что она передумала за эти 20 лет? Чего ей стоило раз принять решение и все эти 20 лет его придерживаться?

* * *

Девушка 20+ – ДЦП (детский церебральный паралич). Из интерната. Не в контакте. Размером с шестилетнего ребенка. Лицо красивое. Крошечные ручки и ножки согнуты и уже никогда не разогнутся. Перитонит трехдневной давности, в результате перфорации язвы желудка. Кстати, никаких признаков плохого ухода вроде пролежней не видно. He-врачу трудно заметить перитонит, когда пациент даже пожаловаться не может. К счастью, у нас есть в детские интубационные трубки. Думали, умрет на операционном столе. Но нет, из операционной вернулась живой, хотя состояние крайне тяжелое.

P.S. Она не выжила.

* * *

Еще девушка 20+, тоже ДЦП. Привезли с судорожным припадком. Домашняя, хорошо ухоженная. Контакт минимальный, вся в контрактурах, хотя и покрупнее. Тут просто, сутки наблюдаем и даем противосудорожные, потом, если судороги не повторятся, в неврологию и домой, к родителям.

* * *

Поступил молодой человек 19 лет – тяжелейший сепсис, источник непонятен, полиорганная недостаточность, пневмония, не работает печень, поджелудочная железа, начали отказывать почки. Отек мозга. Жидкость во всех полостях.

А еще тяжелейший изначально, с момента рождения. ДЦП, лежачий, весит килограмм 35, рост соответствующий, лицо 8-летнего ребенка. Контрактуры всего чего можно. Мышц почти не видно. Пролежни. Эпилепсия. И 19 лет вот в таком состоянии. Живет в семье, ухаживают мама с папой.

Большая часть нашей работы паллиатив. Не вылечить, а стабилизировать. Чуть улучшить. Чтобы бабушка начала хоть как-то воспринимать окружающее и кушать с ложечки. Пневмонию вылечить, пролежни. Отток мочи наладить. И отдать любящим родственникам. Обезболить больного с терминальной онкологией. Улучшить качество его уже очень недолгой жизни. Чтоб не задыхался. Чтобы сам глотал. Чтоб асцит не был таким напряженным. Долить белка, эритроцитов. И домой, к близким.

Но здесь совсем не то. Тут болезнь не дала ни побыть ребенком, ни стать хоть немного взрослым. Ни-че-го. 19 лет ничего. 19 лет родительской заботы…

Это все, конечно, лирика. Волшебные слова «19 лет» действуют одинаково и на хирурга, и на реаниматолога, и на любого другого врача. Консилиум, профессора, пункции изо всех мест. Шансов мало, но делается все, что возможно. Для юноши? Или для родителей, вложивших в него 19 лет жизни? Родители – они понятны. Они такие же, как мы, только с больным ребенком.

Рассказала эту небольшую историю в одном из околомедицинских сообществ (медиков там где-то половина, остальные просто интересующиеся). Комментарии были, даже не знаю, как это назвать.

Давно известно: хочешь драки – напиши про инвалидов. Как обычно, в смертельной битве сошлись два лагеря:

1. Избавьте от страданий!

При выяснении, что, по их мнению, является непереносимыми страданиями, быстро оказывается, что любое состояние, не позволяющее ездить на рыбалку и пить пиво, непереносимо. (А я, кстати, не люблю ни пиво, ни рыбалку!)

Там же идет подсчет ресурсов, которые тратятся на поддержание жизни инвалида с неизбежным аргументом: почему я должен за них платить? В этот раз подсчет дошел обвинений в том, что те, кто сохранил жизнь ребенку-инвалиду, лично поубивали тех здоровых детей, которых эта пара могла бы родить, если бы не… Кстати, ресурс, который затрачивается на лечение последствий пива и рыбалки у не-инвалидов, почему-то не учитывается вообще.

2. Любую жизнь спасаем до конца.

Перейти на страницу:

Все книги серии Врачебные повести

Никогда не разговаривайте с реаниматологом
Никогда не разговаривайте с реаниматологом

Когда захлопываются двери реанимационного отделения, для обычных людей остается только мрак. Нет большего страха, чем неизвестность. Особенно, когда это касается здоровья близких. Непонятная терминология, сложные названия препаратов и неизвестные процедуры вселяют страх даже больше, чем сама болезнь. В книге автор – практикующий врач-реаниматолог – рассказывает о внутреннем устройстве реанимационного отделения и о том, что таится за скупыми комментариями врачей. Разия Волохова доступно рассказывает о самых частых (и удивительно редких) диагнозах, с которыми попадают в отделение. О врачах, медицинском персонале и самих пациентах – главных действующих лицах. Автор не только говорит о лечении, но и о том, как избежать последствий бездействия больных и их близких, с которым в реанимации сталкиваются парадоксально часто.

Разия Волохова

Современная русская и зарубежная проза

Похожие книги