Никогда_не...

Артур пригибает меня так низко, как только может, и, нависая надо мной, почти бежит, к железным ступеням — и я за ним, легко попался в его шаг. Вдвоём у нас это получается так слажено, что я снова задаю себе этот вопрос — ну почему все вокруг так против нашей связи? Ведь нам так здорово вместе, мы даже от камней и побоев убегаем синхронно, будто репетировали до этого.

По ступенькам, как бы ни было сложно идти, когда Артура пошатывает, а я еле держу его вес на себе, мы поднимаемся, пару раз споткнувшись, но удерживая друг друга, как можем. Вокруг становится как-то слишком светло — едва войдя в дом, я сетовала на плохую видимость, сейчас же яркие пятна пробиваются даже сквозь зажмуренные веки неприкрытого повязкой глаза — я закрываю его на секунду, чтобы отогнать слёзы и унять жжение. Хватаясь рукой за ручку ведущей в предбанник двери, понимаю, что теперь она действительно горячая, мне жжет не только слизистую глаза, но и кожу ладони… И это… больно! Это на самом деле больно, но совсем не так, как от того, что я вижу, высунувшись из-за плеча Артура — в разбитые окна летят даже не камни, а какие-то… горящие шары. Кажется, народ обматывает камни тряпками и поджигает их концы… может, даже смочив каким-то горючим. Иначе, почему они горят так ярко, как метеориты, мгновенно перебрасывая пламя на все, к чему прикасаются?

Вот вспыхивает покрывало на нашей кровати, бескаркасный диван, покрытый синтетическим чехлом, ориентальный светильник — он горит ярко, как будто свечка, его тонкий плафон сделал из рисовой бумаги, как принято на востоке.

Огонь больше не снаружи, он внутри, ещё немного — и он побежит за нами, по нашим следам.

Как хорошо, что нам осталось совсем немного до выхода — а там воздух, пусть задымлённый и душный, но всё-таки воздух, живой, настоящий, а не эта горячая субстанция. Кажется, я даже ощущаю, как съёживаются мелкие волоски носу, по нему и по гортани пробегает что-то горячее — каждый вдох теперь похож на глоток жидкого огня.

Как только Артур дышит этим — нельзя, ему нельзя находиться здесь, он и так спал в дыму пару часов, нужно быстрее уводить его. Я подтягиваю его к себе — по тому, как снова тяжелеет его тело, понимаю, что он или потерял сознание или вошёл в какой-то ступор, но неважно… Я вытяну его, назло всему этому бедламу вытяну — отчаяние пульсирует в каждой клетке, а вместе с ним приходит злость, дающая новую вспышку активности и открывающая даже не второе, а третье дыхание.

Толкая ногой неплотно прикрытую тяжёлую дверь, ведущую в пристройку, я продолжаю пятиться перетаскивая Артура через порог. Шаг, ещё один — все! Мы с ним вышли из лофта. Вышли! Теперь каких-нибудь десять метров через предбанник — и мы на улице. А все эти, сошедшие с ума, забрасывающие мой дом маленькими фаерболами люди — пусть подавятся. Им всем придётся ответить за то, что они делают. Раз они верят в духов и чертей — тогда они с них и спросят. К каждому из них придёт новый Бафомет, переродившийся из Антошки, который сейчас молча и трагично сгорает в языках пламени. Сквозь открытую дверь, которую не смогла и не успела прикрыть, я все ещё вижу его рога, проглядывающие сквозь огонь, вижу, как отваливаясь частями со стены, опадает на пол инсталляция Вэла.

— Прощай, Антон… Ты обязательно переродишься, вернёшься сюда… и поднимешь каждого из этих мудаков на рога, — серьезно шепчу я, продолжая продвигаться по пристройке задом, разбрасывая ногами весь хлам, попадающийся мне по пути. Это по дороге сюда я его боялась и спотыкалась о него. Теперь я так зла, что готова разнести и растолкать все на свете, любую преграду.

В пристройке больше не темно — когда огнь так близко, темнота отступает, только я этому не рада. И так душно, что Артур, чье хриплое и тяжелое дыхание не даёт мне замедлиться, делает попытку привстать и идти самостоятельно, лишь бы я не тянута его полностью на себе — сейчас у нас нет даже лишней секунды, огонь скоро доберётся и сюда, в комнату, полную пластика. И тогда шансов у нас совсем не останется.

— Вот так, давай, давай, ещё со мной… Ещё немножко, — успокаивающе шепчу я ему, не уверенная, что он меня слышит. — Осталось совсем чуть-чуть, сейчас будет выход. Он должен быть здесь, я знаю… Я же оставляла дверь открытой. Сейчас я найду её.

Последние слова адресованы больше самой себе, потому что моя растерянность только возрастает. Почему этот предбанник кажется бесконечным, почему я никак не могу добраться до выхода? Дыма вокруг так много, что я могла потеряться в замкнутом пространстве и мне становится страшно от мысли, что я просто мечусь от стены к стене, пропуская дверь.

Продолжая вертеть головой, я не понимаю, почему я ничего не слышу с улицы — ни беготни у самого дома, ни шума людских голосов. Гудение и странный, утробный треск идущего за нами пламени доносятся только изнутри, а не снаружи, как было бы, если бы открытая дверь была совсем рядом. Это плохо, плохо, плохо. Мы никак не можем выйти, а огонь уже в соседней комнате. И сейчас он ворвётся сюда, времени совсем не осталось.