Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы)

«Просим выселить Анциферова и Гарелину и дать возможность жить другим спокойно». Судить будут нас и его в Николин день 19/XII.

Гипертония моя перевалила за 200. Было 7 кровотечений из носа. Это самооборона организма. Ну вот, кажется, все. Письмо не порадует тебя. Буду верить, что следующее будет веселее.

Привет семье.

Твой НА.

2 апреля <1951 г.> Москва

Дорогой Гогус,

«Вот я за своим письменным столом. В гостях хорошо, а дома лучше». Но… не только дом, а и Музей, где все смутно. Через десять дней возвращается директор и тогда все определится. В Музей иду только завтра, и на душе тяжело. Сегодня был в из-ве «Литературное наследство». Из моей работы хотят изгнать все личное, чтоб не мельчить великого человека. «Летопись жизни» еще дополнять рано. Когда будет разобран весь архив к концу года, тогда будет легче его использовать. Иначе придется в значительной мере повторить работу целого коллектива.

В Малеевке было очень хорошо, хотя, конечно, так не хватало Софии Александровны. В день отъезда уже пели жаворонки. Всюду бурно неслись вешние воды. Встретил ряд интересных людей. Не было и «испытанных остряков», которые смешили нас. Прочел с особым удовольствием две книги: «Крошку Доррит», и одну из любимых книг Татьяны Николаевны «Джейн Эйр»[914] (автор современник Диккенса). Прочел и книгу Вигдоровой «Наш класс»[915], которая заставила вспомнить год, когда я был «учащимся воспитателем». Ее автор очень милый. Прочти письмо мое Павлику и решай, отдать ли ему, учти, как он может его воспринять.

Читая твое последнее письмо, все думал и думал о вашей жизни. Сколько испытаний, и как мало надежд. Вспоминалась твоя Таня, какой радостной она была после Крыма, когда посетила нас! Обнимаю тебя.

Твой НП.

В Малеевке жила Лида Чуковская, из нее выработался интересный человек.

<Между 16 апреля и 4 мая 1951 г.> Щелыково

Дорогой Гогус,

Все надеялся по посланному тебе адресу получить письмо, но увы — вестей от тебя нет. В прошлой открытке из Щелыкова я задал тебе все вопросы, на которые надеюсь получить ответы.

Пишу о нас. Несмотря на чудовищную погоду, нам в Щелыкове хорошо. Мы пользовались каждой передышкой между дождями и гуляли по чудесным окрестностям. После чувства родного в Крыму (ибо я там вырос) с особой яркостью переживаешь чувство родного как русский человек — в этих полях, лесах, лугах, на берегах этих лесистых речек.

Читаю Аксакова. (Перед отъездом сюда я успел побывать в Абрамцеве — в новом музее, где Аксаковым уделено большое внимание.) Продолжаю писать об Иване Михайловиче. Я встретил здесь (даже за одним столиком) одну из его учениц, которая путешествовала с нами по Италии[916], и я читал ей воспоминания об Иване Михайловиче[917], и она их очень одобрила. Восстановил утраченную часть рукописи «Медный всадник». Конечно, позанялся и с музейными работниками (добыл материалы для отчета). Здесь в старом доме Островского — мемориального типа Музей с дополнительной экспозицией. Здесь очень интересное общество. Особенно я сошелся с артистом МХАТа Кудрявцевым (помнишь Николку Турбина?). Он серьезный научный работник — исследователь «Слова о Полку Игореве» и своеобразный мыслитель[918]. И с сыном Отто Шмидта (Челюскинца) Сигурдом — историком[919]. Здесь много артистов Малого театра: Садовский Пров, Турчанинова, Царев[920] и др. По их просьбе 2 раза в старом доме-музее рассказывал об Италии и Париже[921]. Конечно, все было бы много лучше — если бы тепло и солнце. Привет, всех обнимаю.

Твой НАнц.

Софья Александровна все же ухитрилась совершить несколько дальних прогулок. Тут страстный ходок и очень милый человек, химик[922], прозванный Паганелем.

Отвечай в Москву.

12 мая 1951 г. Москва

Дорогой Гогус,

Сел тебе писать, а рядом Мишенька. Он появился у нас позавчера, совершенно неожиданно. Он очень повзрослел и очень мил. Меня так радует, что «тетя Соня» им сейчас так занята (несмотря на всю свою занятость другим). Хлопочет об его одежде (покупка), о развлечениях и все говорит о нем. Читаем мы «Хижину дяди Тома». Проживет он до конца месяца.

Из музея я решил пока не уходить. Но, похоже, с меня сложили звание зав’а отделом. Было заседание под председательством товарища нашего министра[923]. Подведены итоги ревизии. Работа признана неудовлетворительной из‐за «недовыполнения плана», а также отмечено засорение кадров. Тон был доброжелательный, и обещана всякая помощь. Директор Козьмин в своей речи указал, что действительно есть лица, не соответствующие профилю музея, охарактеризовал их, но по именам не назвал. Среди этих лиц оказался и Лесскис. Мне его очень жаль, несмотря на его дефекты, он ценный работник, кроме того, он тяжело болен и в трудном материальном положении.

Вот тебе мои новости. Я очень огорчен, что ты едешь не в Москву, а в Молдавию. Тем более огорчен, что такая дальняя поездка без сопровождающих весьма для тебя рискованна[924]. Может быть, еще перерешат?