Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы)

28 февраля 1955 г. Москва

Дорогой Гогус, прости, что пишу только открытку. Я очень устал душой за последнее время. Умер мой товарищ Черняк, большой специалист по Герцену и, главное, по Огареву[1000]. В Крематории мне пришлось представительствовать как члену Союза писателей на траурном митинге. Было очень тяжело. Все время возникали образы Лозинских и трудно было сказать заключительное слово. Нет ни земли, ни растений, ни неба — тяжко в Крематории. А потом ходил к Коле Чуковскому, а на другой день к Лиде и Корнею Ивановичу — умерла М. Б. Чуковская[1001]. На этой неделе два мои доклада, и тогда «Мы отдохнем, мы отдохнем»[1002]. В последнем письме меня порадовало то, что ты пишешь о Павлике. А как с поездкой Тани?

Привет всей семье.

Твой НА.

24 марта 1955 г. Москва

Дорогой мой Гогус,

Что же я могу сказать, чтобы ободрить! Конечно, так грустно, что мальчики не радуют ни тебя, ни твою Таню, ни Марию Александровну. В отношении случая с Алешей я хочу спросить тебя: по каким данным ты все же подозреваешь, что случай этот имел место. Мне кажется (ведь я по данному случаю не говорил с мальчиком, и у меня нет личного впечатления), что тебе следовало ему поверить, предоставить ему самому устыдиться себя, если этот случай имел место. Боюсь, что недоверие на какой-то фазе воспитания может быть вредным. Не знаю, ясно ли высказал свою мысль.

Теперь о себе и о нас, т. к. ты всегда (что очень трогательно) интересуешься и Софьей Александровной. Буду писать откровенно, может быть, это нехорошо, т. к. кое-что огорчит тебя. Но с кем мне быть откровенным? После смерти Татьяны Борисовны (Софья Александровна, конечно, не в счет) ты ведь больше всех меня любишь из моих друзей, больше всех живешь моей жизнью.

После похорон я как-то утратил равновесие. И вот мне нужно много работать. Это хорошая помощь.

Я делал доклад в Музее Москвы, на котором имел смелость выступить в защиту славянофилов, напомнив завет Отелло: «Таким меня представить, каков я есть, не уменьшать вину, не прибавлять к ней ничего нарочно»[1003].

Старые, бородатые, седые москвичи приветливо улыбались моей горячей речи. Но самое удивительное: партиец (председатель) пошел меня проводить, жал руку и прислал в мой Музей благодарность за успешный мой доклад. Затем я в своем Музее прочел доклад о Тате. Собрались весьма почтенные слушатели, а потом в Институте мировой литературы мне говорили, что жалеют: не слышали меня. Потом в Институте по усовершенствованию учителей я повторил доклад с еще большим успехом. Была вдова П. А. Герцена (на первом) Наталья Петровна Герцен[1004] (на втором) был и Н. Н. Розенталь. В Толстовском музее сделал доклад: «Как создавать экспозиционный комплекс». В своем Музее был оппонентом докладчице «Война и Мир», сдал работу «Чехов за рубежом 1891 и 1892–98».

А главное, что Тата моя принята «Литературным Наследством», что все ценное сохранено, что редакторы помогли мне по-хорошему и похвалили. В статью, подумайте, просили включить мои воспоминания о встрече с ней и это особенно одобрили. Это большая радость! Я ведь решил: если «Тату» искалечат, я кончаю работы «с душой». Я конченый писатель. Закончил работу: Обзор иконографических материалов Герцена Пражской коллекции (работа начата давно, теперь оставалось немногое)[1005].

Тебе понятно, что я устал. Воскресенье решил отдохнуть. Читал хороший английский роман Гарди «Мэр из Хестельбриджа»[1006], как вдруг крики «Николай Палыч, помогите!». Я побежал в кухню. Сын нашей уборщицы, вернувшийся из армии, бил стекла, зеркала, ругал мать самыми страшными словами. Софья Александровна его увела в кухню, а я увел мать. Вскоре он явился ко мне с объяснением своего поведения. Он-де контужен и прочее. Ушел. Я лег и взял книгу. Явилась мать с жалобами на детей. Плакалась долго. Явился сын — потребовал, чтобы мать прекратила жалобы и шла домой, грозя выбить наружные стекла. Я с Софьей Александровной пошли ее проводить, и Софья Александровна снова воздействовала на него, а мать снова у меня, а потом укрылась от сына у соседей. Так я отдохнул! А тут пьяные Арилины (в понедельник им предстояло явиться в суд по обвинению в хулиганстве) снова приставали к Софье Александровне, обвиняя ее, что судить их будут из‐за нее. Так я отдохнул!

Вчера вызывали нас на стройплощадку Дома литераторов. Досталась квартира с балконом 5^ый этаж, лифт, с противоположной стороны от шоссе. Да, нужно бежать из нашей коммунальной квартиры, любой ценой. Но как выкупить? Когда кончу к лету работу для «Литературного Наследства» (очень материально невыгодную), попробую устроить «Летопись жизни Герцена» и работу в Объединении распространения знаний (лекции). Из Музея придется, кажется, бежать. Козьмин нас покинул. Словом, видишь, жизнь моя полна и хорошим, и дурным. И вот тревога, как выкрутиться со взносами. Дом должен быть окончен летом 1956 г. Напиши Евгении Савельевне, что я ей ответил на все полученные письма. Привет всем твоим.

Твой НАнц.