Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы)

К 4^ем прибыли в Ужгород — культурный центр Закарпатья. Приветливый город на реке Уже, в долине, окаймленной горами. Сады, всюду розы и белые лилии. Наши окна выходили на пешеходный мост, и эти звуки шагов, не прерываемые шумами авто или трамваем, — напоминали мне уличный шум Венеции. Мы осмотрели суровый замок с гербом трех дроздов — герб владельцев Другетов — итальянцев[1035]. В замке — краеведческий музей[1036]. Научный сотрудник — бестужевка — ученица Ивана Михайловича[1037]. На Уже — церковь в древнерусском стиле с иконостасом из хороших копий известных русских икон, в том числе Рублева. Построена она в 30^х годах нашего века. Я назвал ее храм «Тоска по родине»[1038]. Были мы и в храме кальвинистов[1039]. Все сурово — и интерьёр, и проповедь, и хор. Это храм мадьяр-гугенотов. Ездили мы и за город, шли потом пешком к селу Горяне[1040]. На холме у руин крепость, храм начала XIII века с абсидой с узорами и с фресками внутри[1041]. Вечер: кругом колышутся поля, поют жаворонки, кричат перепела и подобно флейтам перекликаются иволги. Цепи гор синеют. А я во власти вечно-живых воспоминаний, т. к. душа ощутила свободу. А вечером, накануне отъезда мы поднялись на гору над Ужгородом. Как чешуя ужа, в закате блестит река Ужа. Сверкает колокол русского храма — темный замок еще мрачнее, чем днем. На горе — стадо козочек и козлят. Носятся с лаем псы. Три пастушки играют в мяч. Это непохоже на пастораль Ватто, но это не лишает его прелести. Снова синие горы — это уже в 3–5 км Чешские горы. Я здесь не вспоминал, я был свободен от себя и от своего. Это минуты абсолютного созерцания. От них молодеет душа. В Мукачеве также замок[1042]. Город на реке Латорице. Отсюда можно было прорваться в Карпаты. Замок стоял на страже, на горе — одиноко стоящей. Сохранились рвы, валы, бастионы. Мария-Тереза превратила его в тюрьму. Здесь семиградский властелин принимал послов Богдана Хмельницкого[1043], стремившегося обеспечить тыл для удара на Львов; в начале XVIII века сюда прибыли послы Петра Великого[1044]. Царь послал пушки и все необходимое для успеха народного восстания Ракоцци. В 1849 восставший народ освободил заключенных и было посажено дерево Свободы — липа. Она и теперь на одном из бастионов. Венгерский поэт Патефи описал этот замок[1045]. Из Мукачева неутомимая Софья Александровна съездила в горы, где чудесные буковые леса и дубовые. В один из вечеров мы посетили женский монастырь Св. Анны. Монахини возделывают виноград и изготовляют чудесное вино, которое поступает в продажу. Но нас угостили другим, особым — это золотистый нектар! Даже Софья Александровна выпила ½ стакана (я — только 1½). Старые, потемнелые портреты, тишина, колокольные звоны. С монахом-библиотекарем побеседовал об итальянских художниках Джотто, о Ф. Анжелико, о Франциске, о Достоевском. Он знал мою книгу «Петербург Достоевского»[1046]. Монахини занимаются также пряжей. Одна из них — с картины Нестерова «Великий постриг». По разным причинам экскурсии сюда больше не допускаются. Г. Хуст. Над ним царит гора с руинами замка[1047]. Мы поднимались на гору, я долгим и легким путем, Софья Александровна более коротким и более крутым. Хуст — имя венгерского графа. Татары взяли замок. Хуст бежал. Он потерял детей — мальчика и девочку. Прошли годы. Татары были отброшены на восток. Хуст вернулся, он нашел дочь, но сына найти не мог. К его ужасу, дочь увлеклась красивым юношей, ненавистным татарином. Хуст его убил. Дочь поднялась на скалу и бросилась в пропасть. Когда перед похоронами обмывали юношу, на его теле обнаружили знаки рода Хустов. Это был сын графа. В ужасе Хуст покончил с собой. Легенда замка в духе трагедии Софокла. Итак, я поднимался один по густому лесу. Вспоминал Тика: Waldeinsamkeit[1048]. Надвигалась гроза. Из леса показалась девушка в сером с растрепанными волосами, согнутая от тяжелой вязанки хвороста, — словно тоже из романтичной новеллы. Засверкали молнии, зашумел дождь. Между деревьями, уже совсем близко, показались руины замка. Отчего руины действуют на меня сильнее, чем сохранившиеся замки Ужгорода и Мукачева? Думаю, оттого, что руины еще сильнее говорят о беге времен и о том, что есть и уходящее, но и вечно пребывающее. Все переезды из города в город были чрезвычайно интересны, но самый интересный был из Хуста в Рахов[1049]. После Ужгорода мы решили останавливаться на базах туристов. Напрасно мы боялись грязи и шума. Турбазы здесь хороши. Благодаря тому что мы ехали не из Ясеней в Ужгород, а в обратном направлении, — нас перевозили в автобусах пустых, ехавших за новой группой туристов. Я чувствовал себя Пиквиком; автобус в моем ощущении превращался в дилижанс, а рожок — в романтический Постхорн[1050]. Шоферы подсаживали встречных местных жителей, и нам было интересно знакомиться с ними. Проезжали мы мимо мадьярских поселков с хорошими домиками и садиками, и тут всюду розы. Русинские (западные украинцы) избы, часто курные; у каждой на крыше крест. Масса вотивных крестов с изображением распятого. Ехали вдоль румынской границы так близко, что наш автобус дважды задел пограничный плетень. Мы видели пограничников румын, румынский город Сигет[1051]. По нашу сторону — шахты добычи соли и разработки мрамора. Дорога пошла вверх по ущелью Тиссы, бурливой и быстрой. С гор неслись водопады. Рахов — центр гуцулов. Одна гуцулка реализовала мою детскую мечту: она подарила мне две «писанки» — пасхальные яйца, изумительно окрашенные особым способом. Ее звали Мария, и я вспомнил «Возмездие» Блока: