Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы)

Мы ждем приезд Мишеньки. Какой-то он теперь — ведь детство кончается, а мне грустно. Боюсь, что та редкая близость, которая соединяла нас, пойдет на убыль. Завтра Софья Александровна собирается в Дарьино. Я отработал (накопил) себе выходные дни. И хочу прожить у ней, м. б., с внуком четыре дня (выходной, 2 отработанных и один научный). Отдыхать полностью не придется. Мне вернули для доделки работу о Наталье Александровне (жене Герцена), в которую я так много вложил своего. Постараюсь после правки (ее будут еще раз перепечатывать) прислать вам. Основное пока (после 2^ой редакции) осталось. Но все же! Я писал, как Герцен работал над образом своей Natalie. Прежде чем описать ее реальными чертами, он, не называя ее, — дважды писал о ней как о видении (как и Данте). Это вычеркнуто. Но все же редакторы мне сказали много дельного. Хорошо, когда редактор умнее автора! Расхожусь я с ними курьезно. Они считают, что Наталья Александровна до конца осталась религиозной, а у меня, к сожалению, нет данных. Мое несогласие они объясняют как мою научную честность, как желание возвеличить Наталью Александровну тем, что «освободилась» от религии. Sapienti sat.

На днях читал публичную лекцию «Литературная Москва 40‐х г. г.». На возвратном пути зашел к Григорию Михайловичу — но мне сказали, что оба они на даче. Смотрели с Софьей Александровной в кино приезд Неру[1065]. Издали видел его на Красной площади. Какое богатое выраженьем одухотворенное лицо. Его нельзя не полюбить. Всего, всего светлого, бодрящего.

Привет милым мальчикам.

Ваш Н. А.

[1066]

15 ноября 1955 г. Москва

Дорогой мой Гогус,

Ты прав, и мое молчание было дурным знаком: мне опять было хуже, но сейчас все наладилось. Вчера меня Софья Александровна водила в поликлинику научных работников на консилиум. Три врача судили-рядили, что со мной делать ввиду «неустойчивости» моего здоровья. Вопрос снова стал о стационаре. После освидетельствования меня удалили, и я должен был ждать приговора. Совещались долго и решили: продлить бюллетень еще на декаду, а потом не в стационар, а в санаторий. На это я согласен. Значит, со мной ничего плохого нет. Хотят только закрепить успехи, сделать «устойчивым» мое здоровье. Мне, конечно, пора на работу. Юбилей Достоевского приближается[1067]. За мной «Подросток», «Дневник писателя», «Братья Карамазовы». Крутицкие казармы уже делает другой товарищ. Итак, душа моя — «приют несовершенных дел»[1068]. Однако сегодня по радио передавали, что из русских писателей в мировом масштабе будут праздновать Достоевского. О своих хлопотах я тебе писал. Однако почему-то ни в «Правде», ни в «Литературной газете» об этом ни слова сегодня.

Досадно, что я упустил возможность заключить договор на «Москву Герцена».

Софья Александровна немножко устала, но все же молодцом. Мне грустно, что ты запомнил ее в таком нервно-напряженном состоянии, в каком она была, когда ты в последний раз был у нас.

Как твоя Таня? Ей не пришлось, значит, отдохнуть! А мальчики? Закрепил ли Павлуша свои достижения, или его учеба так же неустойчива, как мое здоровье? Беда! Ведь санатория от легкомыслия нет! А как Алеша? Очень огорчил меня отзыв Павла Ник.[1069], судя по твоему письму. Теперь объясню причины ухудшения здоровья.

Я узнал, что Из-во Академии наук больше не хочет «Литературному Наследству» разрешать такие толстые тома и наш том подвергается сильному сокращению на 16 листов. И я взволновался, что из моих работ в первую очередь вычеркнут все то, что я с таким трудом отстоял. Ты ведь знаешь значение для меня этой работы о жене Герцена. Взволновало меня и известие, что Ирина опять родила и родился мертвый мальчик[1070], а муж ее лишился места. Теперь тебе понятно, что я не мог не взволноваться.

Привет твоей семье.

НАнци

Был бы здоров — заехал бы к вам: меня вызывали в Орел на Тургеневскую конференцию[1071]. Увы!

Вчера был один из редакторов «Литературного Наследства», уверял, что моя работа не очень пострадает.

18 декабря 1955 г. Москва

Дорогой Гогус, пишу тебе в канун Николина дня, вспоминая который мысль уходит в далекое прошлое детства или нашего домика в Царском Селе.

Получил твое письмо об диктанте Алеши, а ты хорошо знаешь теперешние правила? Почему-то Евгения Савельевна не ответила мне на последнее письмо. Передо мной опять кипа писем. Кстати, Ядвиге Адольфовне Вейнерт исполнилось 70 лет! Вот я должен всем ответить. А времени теперь мало. Несмотря на все привилегии, в Музее работа напряженная. Я опять устаю и вчера заявил, что 3 дня я в Музей не приду. Но и дома приходится работать.