Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы)

Ты пишешь, что у тебя не было никакого предчувствия катастрофы. А мне теперь кажется, что у меня было. День рождения — помнишь, дом и сад Филимона и Бавкиды[370], и уже с вечера нездоровье, потом болезнь[371], потом возврат в Москву и история с Шуркой[372], у меня тревога нарастала, хотя и в Коктебеле общий фон был чудесен. (Часто вспоминал крошку Аленушку[373].) И вот последние часы. Я кончал вслух «Вишневый сад». Все уехали. Фирса забыли. Дом заколотили, и по стволам вишневых деревьев застучали топоры. И Фирс остался один. Но Фирс не умер — для него начались кошмары. Ты помнишь, мне еще хотелось, чтоб ты поиграла на пианино. Мне нездоровилось. Ты не выглянула еще раз в двери, как обычно при разлуке. Это я понял. Мне тоже хотелось скорее конца. Оттого я ушел в чем был, даже не постоял перед спящим Сережей. Ведь я же остался с вами, пока вы меня любите.

Всего светлого, моя любимая, моя жизнь, моя Сонюшка.

Твой Коля.

3 апреля 1938 г. Лесозаводск

Дорогая моя Сонюшка, все твои 9 писем (и открыток) я получил. Очень беспокоит, что судьба моих — иная. Я действительно не писал тебе одну неделю между 5–12 марта. Очень трудно было получить бумагу, а кроме того, от тебя все не было вестей. Я ведь твою телеграмму получил вместе с письмом лишь 11/ІІІ. Я был в ужасной тоске, т. к. с детьми связь уже была, а с тобой все не было, и я не знал даже, где ты (телеграмма от детей пришла еще 27/II), с тех пор я пишу тебе часто.

Вот что беспокоит меня: во всех моих письмах я пишу о том значении, которое ты приобрела в моей жизни, и этими признаньями как бы больше связываю тебя с собою. Хорошо ли это с моей стороны? Ты, помнишь, писала мне в Детское, что чувствуешь себя свободнее от меня, ведь это же теперь особенно необходимо. Но твои письма так полны любовью, что я не в силах иначе отвечать на них. Да простится мне эта слабость! Мне так хочется сказать тебе что-нибудь утешительное. Но что же я могу сказать! Мне в твоем последнем письме (перед открыткой № 9) ужасно, ужасно было приятно, отрадно видеть, как ты вспоминаешь нашу жизнь — и наши будни, и сверкающие минуты. (Кстати, вспоминала ли ты поздний час в Аркадии под Одессой 6-го/VIII, когда мы сидели на склоне у моря и задумались о близких друзьях и потом хотели спросить, что с ними было в этот день и час.) Так вот я вижу, что наша жизнь обогатила нас (а значит, и тебя), и каков бы конец мой ни был, ты не будешь сетовать на судьбу, что она соединила нас. Правда? Вот что мне нужно знать.

Не волнуйся так обо мне. Еще раз подтверждаю тебе, что я бодрость не теряю, несмотря на тяжелые переживания. Но ты, вероятно, и сама почувствовала это из последних писем. И охотно допустил бы твой глазок в мою душевную жизнь, но очень рад, что он не может заглянуть в другие области. Боюсь, что письма мои очень однообразны.

Еще раз прошу тебя проникнуться мыслю, что ты должна жить за нас двоих. Неужели у тебя в этом году не хватит средств поехать на Кавказ и осуществить с теми же людьми задуманный нами план путешествия к ледникам и в Армению[374], в которой мне так мечталось побывать с тобой. Бывай почаще в концертах и театрах. Но как бы мне хотелось, чтобы ты вспоминала при этом наши посещения. Вспоминаю я часто ту актрису, которая, помнишь, играла Негину в «Талантах и Поклонниках»[375], и ее бородатого спутника. Я во время этапа как-то весь вечер провспоминал все наши совместные посещения театра. А на «Днях Турбиных» и «Анне Карениной» мы так и не побывали с тобою!

Иногда я представлял тебя у Чеховых[376], у Лёли[377], у твоих родных, у Веруси[378] (я не сомневался, что она придет к тебе). А кто принес тебе мои первые письма? Меня очень трогает, что ты читала про Уссурийский край и что так исправно пишешь мне о детях. Я послал в конверте к тебе два раза письмо к детям. Получила ли их? Я тебя как-то в письме просил побывать в этом году в Детском, б. м. с Шурой[379]. Возможно ли это? Прошу очень мне денег не высылать, посылки недорогие раз в месяц. Понятно! Я послал тебе доверенность еще раз, а кроме того, заявление в сберкассу, м. б., под заявлением подпись можно не свидетельствовать? Но доверенность должна идти только через учреждение. Неужели опять не перешлют! Я писал заявление и А. Н. Толстому как к члену Верховного Совета, т. к. читал в «Правде», что один из депутатов добился пересмотра дела. Узнай через Татьяну Борисовну, получил ли он мое письмо.

Газеты читаем крайне редко. В работу втягиваюсь, но я самый слабый в бригаде, ни сил, ни здоровья, ни навыков, но относятся ко мне хорошо. Крепко целую свою Сонюшку.

Твой Коля.

Будь покойна, что я тебе пишу только правду.

21 апреля 1938 г. Лесозаводск