Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы)

Дорогой и любимый друг, милая жена моя, я послал тебе под первым впечатлением от полученных письма и телеграммы (с подписью «твоя» Соня) очень сумбурное письмо, полное бурной радости. Сейчас я спокойнее и могу тебе написать более толково. Я, конечно, не «предлагал тебе устраивать свою жизнь по-своему». Я хотел и должен был лишь сказать тебе, что ты свободна. Ты всю жизнь искала большой, подлинной любви. И вот я вступил в твою жизнь, и я верил, что мы ей обладаем, что со всеми препятствиями, и внешними, и внутри нас лежащими, мы справимся и я сумею тебе дать, а ты найти то, что искала, к чему готовилась. Но жизнь наша оборвалась очень скоро. Вины моей в этом нет. Но не могу же я не сознавать, что я перебил твою жизнь, как-то переломил ее. И я, полный боли и любви, хотел сказать тебе: «Где была и куда ты идешь, милый друг, не спрошу я любя»[359]. Зная меня, ты поймешь, как это много для меня, почти свыше сил. Но я должен теперь стремиться заглушить в себе все личное и жить теми, кого я люблю. Не скрою от тебя, что я горд твоим письмом, что оно очень подняло меня, уже совсем склонившего свою голову. Но в твоем письме меня вот что страшит: это мысль о том, как ты переживешь мою смерть, если она ожидает меня в эти годы. Ты пишешь: «Пока ты жив — в моей жизни смысл». Неужели же после меня останется незаполнимая пустота, а я останусь в твоей жизни темной тенью. А мне так хочется верить, что ты, пережив первую муку, будешь вспоминать обо мне светло, уверенная в том, что при всех обстоятельствах жизни, как бы они ни были трудны, я сохранял свою ясность и свою способность найти тишину в глубине своей души. Я вспоминаю, как из оконца нашего этапного вагона у Байкала я увидел белые вершины гор, темные ели, а над ними густо-лиловое небо, похожее на цвет фиалки, и я почувствовал звуки песни Сольвейг[360]. И вот на душе — тишина.

Вернусь к словам, огорчившим тебя. Сонюшка, любимая моя, я хорошо знаю, что лучшее в жизни — это любовь (в широком и значительном ее понимании). Я знаю (как же мне не верить, не знать твоей любви ко мне), что в этой любви — для тебя счастье. И если ты сумеешь сохранить ее и противоставить всему другому — неужели же я буду тебе предлагать другое, как многие здесь «великодушные» мужья, не верящие в любовь, а может быть, и не знавшие ее. Но я повторяю, что не хочу, чтобы ты была связана чем бы то ни было, лежащим вне тебя, хотя бы мною. Не знаю, сумел ли я объяснить тебе значение тех слов, а я об них думал с момента, когда потерял надежду выйти из тюрьмы не на этап, а на свободу.

Может, и теперь мысль моя не ясна, но мне трудно писать. Я пишу стоя, бумага лежит на нарах, кругом шум, ссоры. Хотел я еще поделиться с тобой одним моим наблюдением. Я перевидал очень много людей за это время. Все это были люди очень чуждые мне. Но обычное отношение ко мне было хорошее. И вот я заметил, что все мои товарищи по заключению вспоминали с большой нежностью своих детей и очень мало и как-то равнодушно говорили о своих женах, обычно в деловом плане. Почему? Застенчивость — нет. Я не скажу, что они никто не любит своих жен. Но любовь их мало заполняет, это — привычка, быт. Большинство уверены, что жены их бросят. А о детях обычно тоска, и к ним вся нежность души. И я думаю, какая же редкость в жизни большая, творческая любовь!

Прошу тебя переслать детям мою записочку. Сообщи, можно ли писать им непосредственно в Детское или там скрывают мою судьбу от квартирантов.

Все время после получения телеграмм, а главное — письма твоего я чувствую себя бодро и крепко. Я много раз думал о всяких возможностях, и дурных и хороших, но все, что написала ты, оказалось лучше самых лучших предположений.

Еще раз о делах. Получила ли ты мои доверенности на сберкнижку и на отпускные по бюллетеню. Взяла ли ты обратно 40 рубл. из Лит. Музея, которые я дал для внесения в Поликлинику (узнай, кто собирал их). Мне денег не высылай месяца три. Я напишу, когда нужно. Вещей лишних не присылай, все это здесь обуза. Нужен минимум всего. В следующей посылке пришли чеснок и лук, нужно еще что-нибудь из жиров (напр., грудинку). Ну вот и конец бумаге. (Пришли конверты с марками и бумагу.)

Спасибо тебе, что ты такая хорошая. Пиши как живешь. Зашла ли к тебе Веруся. Как твои родные.

Пиши о себе. Я хочу жить тобою и детьми.

Твой Коля.

20 марта 1938 г. Лесозаводск

Любимая моя, Сонюшка, дорогая моя жена, какая для меня открылась жизнь в твоих письмах! Одно мне было огорчительно: ты, видимо, судя по датам, не получила моего 3-го, а м. б., и 4‐го письма. Сперва о делах. Деньги и посылка еще не получены. Денег больше совсем не высылай. В посылке пришли: сахар, сушки, что-нибудь из жиров — «Магги» и др. концентраты, из вещей — носки (2 пары), носов. плат. 2 шт., полотенце (1 шт.), зубная щетка и порошок, из лекарств — хинин и диуретин. Об этом писал в прошлый раз.