Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы)

Недавно я переболел. Температура поднялась выше 39. Сейчас уже нормальная. А я думал, неужели так и не дождусь весточки от тебя.

Целую тебя, моя Сонюшка. Привет всем помнящим меня.

Твой Коля.

<Февраль — март 1938 г. Лесозаводск>

Дорогая моя, родная, любимая. Уже получил 2 письма и открытку. Жизнь моя возобновилась. Я буду жить в тебе, жить твоей жизнью. В ответ я послал два письма, а теперь пишу коротко. Нет бумаги. Найду ли ее в посылке с конвертами и марками, а то всё штрафы! Хочу здесь только ответить на твои вопросы. Денег и посылку я еще не получил. Прошу тебя, денег мне высылать не нужно, а в посылках высылай не много. Мне нужно: полотенце, зубную щетку и порошок, носовые платки — 2 шт., носки 2 пары, мешочек. Вот и все. Здесь не нужно иметь лишних вещей. Из еды высылай: сладкое (сахар), жиры, сушки (для баловства), чеснок, лук. Хорошо бы кубики «Магги». Вот и все. Раз в месяц в небольшом количестве. Пишу не стесняясь и очень серьезно. Прошу сверх этого ничего не присылать. А денег еще раз прошу — не нужно. Карточку твою жду с нетерпением. Пришли из лекарств диуритин и хинин[355] (на всякий случай). Врач меня осматривал и дал мне всего 20 % трудоспособности. С этой нормой на земляных работах я могу справляться. Находимся мы за Хабаровском, но точнее определить не могу: не знаю. Ты просишь написать о природе: кругом снежная пелена, кое-где небольшие холмы — сопки. Лесов нету. Невысокие заросли у берегов реки. Птиц нет, даже воробьев. Почти всегда ясные дни, но частые ветра. Первое время наслаждался чистым воздухом, теперь привык. Из Москвы я выехал 21‐го декабря из Таганской тюрьмы. Меня очень беспокоит, что я разно назвал колонну — ты пишешь правильно — 145. Письма номеровать буду. Это приблизительно 8-ое. Начну с этого письма.

Сонюшка, что это ты мне пишешь, что ни разу не была в театре до получения от меня писем. Пойми — я хочу жить через тебя, ты живи и за себя, и за меня. Ты встала в своих письмах во весь свой нравственный рост, и я горжусь своею Сонюшкой, ты мне дала сейчас много сил, а мне уже порой начинало казаться, что они на исходе. Сегодня целую твои руки, а голову склоняю на твое плечо.

Твой Коля.

<Февраль — март 1938 г. Лесозаводск>

Сонюшка, милая, такая любимая, ты опять со мною, и солнце ярче, и снег белее. Я снова готов и жить, и умереть. Вчера еще писал тебе, да, к счастью, не отправил, а такое письмо было грустное, а сейчас такая радость в груди, что едва владею собою. Чувствую себя снова юношей. А как мне было страшно думать, что могу умереть без весточки от тебя. А теперь такая свобода от жизни, и при этом опять жить хочется чертовски! Пишу несвязно, но я не владею мыслью. Как хорошо! Как хороша жизнь. Ты знаешь, я совсем не мог спать ночью. Уже одна подпись на телеграмме (которую я получил вместе с письмом) «твоя Соня» бесконечно тронула меня. Но содержание письма и вести, сообщенные тобою, — да за эти минуты я готов еще многое-многое пережить.

От детей я получил ответ 27-го, а от тебя все не было. Как я томился! Дети телеграфировали, что они вместе и учатся хорошо. Их телеграмма была первой, полученной в нашей колонне, а твое письмо — первое письмо. Я опять начинаю верить в свою счастливую звезду. Милая, любимая, как мне хорошо. Спасибо!

Сегодня 12 марта, в этот день ровно двадцать лет тому назад родился мой сын Павлинька.

Теперь отвечу на твои вопросы. Я написал о здоровье, потому что хочу, чтобы ты была уверена в правдивости моих известий. У меня несколько дней шалило сердце, были отеки лица и ног. Но все прошло, и мне теперь не на что жаловаться. Денег мне не нужно высылать месяца три. Пока не напишу, не высылай. Должен прийти еще перевод на 21 р. из Бутырок. Приехать сюда служить тебе — невозможно. Может быть, меня переведут поближе, тогда подумаем о свиданье. Осужден я из‐за записки, написанной мне той киевской знакомой[356], которую мы встретили при выходе в театр и которую я не видел 28 лет. Она просила помочь каким-то двум неизвестным мне лицам.

Меня беспокоит, получила ли ты мою доверенность на сберкнижку и перевело ли из-во «Academia» деньги. На книжке должно быть около 2 тысяч.

Выйдет ли книга о греческих мифах[357].

Как здоровье Гогуса? Делали ли ему пневмоторакс? [358]

Я надеюсь на любой работе честно работая еще раз доказать, что я вполне советский человек.

Пришли мне со следующей посылкой бумаги и конвертов. Писать мы можем друг другу когда хотим.

Целую тебя крепко и нежно, моя жена.

Твой Коля.

14 марта 1938 г. Лесозаводск