Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы)

У меня усиливается Sehnsucht[338] о тебе. Эта Sehnsucht двух родов. Меня тянет к тебе иногда как к Соне Гарелиной, другому человеку, прости за термин, как к инобытию, как другому человеку с его жизнью, его тропой. А иногда тянет как к моей, любящей меня Сонюшке. Ты ждешь к этому добавления — любящей и любимой. Но любимая относится к той и другой. Иногда оба они сливаются в одну Сонюшку. Тогда совсем хорошо. О нашей поездке мечтаю, как о новой сказке, вспоминая прошлогоднюю. Почему-то чаще всего Гагры. Хотя когда все переживалось непосредственно, другие впечатления были сильнее, а в результате — оказались Гагры. Может быть, в путешествии мы и отдохнем. Мне хочется отдохнуть.

Читаю очень хорошую книгу, которую только теперь вполне оценил: «Хронику» С. Аксакова[339]. Его мать София — напоминает тебя.

Напиши мне подробнее о своей жизни. Мне хочется представлять ее себе яснее.

Я тебе писал в Можайск: письмо и открытку. Но ты прислала какой-то неполный адрес, и я боюсь, что они пропали. Письмо было важное. Теперь я имею более точный адрес и надеюсь, что это письмо дойдет. Напишу о своей жизни. Свой закуток я устроил уютнее, чем в прошлые годы. У меня цветы, картины, мой любимый шкафчик. Перебираю свои книги, походя узнаю много нового. Я это очень люблю. Гуляю, если не мешают дожди. Хожу по учреждениям, что я очень не люблю. Занимаюсь с детьми грамматикой. Бываю у Ивана Михайловича, который с семьей живет в Детском.

С Татьяной Борисовной и детьми ездили очень удачно в Суйду (имение Ганнибалов). Прошли пешком до Кобрино, где родилась няня. Хочу с детьми сходить в Красную Славянку. Помнишь, где я жил с Татьяной Николаевной[340].

В Петергофе еще не были.

Сережа стал лучше, Танюшей же я доволен вполне.

Кланяйся К-м[341]. Я очень рад, что ты у них. Целую тебя и жду писем.

Твой Коля.

12 июля 1937 г. Пушкин

Дорогая Сонечка, получил еще одно можайское письмо. Итак, от всей души желаю тебе укрепиться в твоем новом настроении. На одно все же отвечу. Я не думаю, что я первое время нуждался в тебе менее, чем ты во мне. Ты была мне очень, очень нужна. (Была, есть и будешь.) Но я любил тебя независимо от этого и не по мере этого. А все последнее время (года два) я к тебе тянусь больше, когда мне хорошо или же, как я писал тебе, когда во мне из глубины души поднимается грусть, освещая годами (так!), независимо от видимых толчков и когда мне хочется на «твоем плече» ощутить, что ты у меня есть. Разве это плохо?

Вот и теперь мне постепенно стало лучше. Помогли и твои письма.

Я втянулся в Детскосельские ритмы, их очарование снова получило власть надо мною. И что же? Меня одновременно сильнее потянуло к тебе. Нетерпеливее я подбегаю к голубому ящику с письмами. Тебе это что-нибудь говорит? И если я чаще мечтаю о «нашем месяце», то потому что у меня на душе лучше. Думая о нем, я чаще вспоминаю и наш Кавказ, и всплывающие в памяти слова: Мцхет, Бакурьяни, Жегвара, Гагрипша — волнуют меня[342].

Ты просишь меня написать подробнее о моей жизни здесь. Сперва о делах. С комнатой сотни затруднений. Техническое обследование благоприятно, но условие: согласие ЖАКТа, пожарной охраны и заинтересованных жильцов. Сейчас все уперлось в «скобаря», в того пьянчужку — помнишь. Он сейчас комнату сдал и выехал в сарай. Время от времени он появляется в пьяном виде, ругается площадными словами. Жена его бьет палкой. И вот в них все дело. Неужели без суда не обойтись! А они хотят перенести перегородку и окончательно нас стеснить. Придется опять идти в президиум. Согласие ЖАКТа есть, есть согласие и ответственных съемщиков[343].

Теперь о хорошем. Дети в хорошей полосе. У Сережи опять усилились серьезные интересы. Занимается он русским со мною исправно. Мне еще подкинули двух ребят.

Бываю я у Ивана Михайловича, у художницы Остроумовой-Лебедевой[344] и у той девочки, которая жила в нашем доме в прошлом году. Бываю и у близнецов.

Ты можешь быть вполне покойна. Все хлопоты с лихвой компенсируются положительными сторонами моей жизни здесь. Но мне, конечно, хочется немножко беззаботности и тишины. Здоровье вполне хорошо.

Одно письмо я твое не получил, где ты писала об обмене штанов. Спасибо большое. А если так и не достану фильдекосовые[345], что ты бы хотела, чтоб я привез?

Пиши как можно чаще.

Целую крепко.

Твой Коля.

16 июля 1937 г. Пушкин

Дорогая моя Сонюшка, пишу тебе в городе, а в голове приятная мысль, что в Детском меня ждет твое письмо. Ты спрашиваешь меня — слышу ли я, «слышу, Сонюшка». Мне сразу не дали ответить тебе вчера, и сегодня пишу уже из города. С билетами все же легче. Нужно, говорят, дежурить день и ночь — т. е. одни сутки, вернее, являться на перекличку. Поэтому я сейчас еду в Детское село обратно.

Вчера был с няней и детьми в Петергофе. Возвращались морем. Моя статья «Пушкин в Петергофе»[346] будет печататься в августе.