Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы)

Накануне очень хорошо провел вечер с Иваном Михайловичем и его женой. Гуляли по парку, потом у нас они пили чай. Очень, очень хорошо было. Рядом с нами живет ученица Полины Виардо, с ней интересно беседовать. Отец ее посещал в Лондоне — Герцена (В. Панаев).

С комнатой дело движется, но с большими затруднениями. Жду обследования пожарных. Книгу Тарле[347] я ценю вовсе не по существу, она историко-философски мелка и идейно мне чужда, но она передает пульс истории — я это ценю. Прости, что пишу мало. Жду нашего свидания. Оно будет хорошим.

Твой Коля.

17 июля 1937 г. Пушкин

Дорогая моя Сонюшка, вчерашнее письмо я не послал, т. к. остался им очень недоволен (письмо прилагается). Писал его в ужасной суете внешней и внутренней. Приехала Христя проститься с семьей сестры. Она будет у нас два дня в Детском, чему я очень рад.

Завтра едем в город за билетом. Возвращаюсь с Христей. Выеду, скорее всего, 23‐го вечером. Мне нужно быть в городе 18‐го проститься с Ниной. 18‐го возьму билет на почтовый. А еще раз ехать в город — это хуже, чем сократить здесь жизнь на один день.

Мне грустно ехать в Москву без тебя. Но прошу тебя очень — жить до последней возможности в Можайске.

Действительно, меня ждало твое письмо. Ты меня спрашиваешь — волнуюсь ли я за тебя. Я очень волновался и был как-то напряженным, пока не получил твоих писем от Кончаловских. Но, конечно, и такая тревога, так сказать, иррациональная тревога любви к тебе в разлуке, конечно, знакома и мне. Меня очень тронул твой рассказ о твоем испуге за меня. Я действительно чувствую твой взгляд, следящий за мной в разлуке. Очень, очень радуюсь, что ты наслаждаешься тишиной. И мне очень хочется тишины, очень.

От Гогуса — открытка. Он в Ялте, в санатории, но дела его плохи. У него каверны, и туберкулез принял открытую форму — найдены палочки. В связи с приказом, опубликованным 15-го, у меня окрепли надежды на улучшение его жизни. Итак, он не получил ни моей, ни твоей открытки.

Да, кругом много грустного. И все же, сколько ни ложится на душу горя и своего и чужого — а жизнь все же хороша, и хочется жить, очень, очень. А когда чувствуешь, что силы уходят и от жизни веет холодом, а на душе усталость — я думаю, что у меня есть ты, что ты еще любишь меня. Только знай, что и от полноты радости жизни я тянусь к тебе. А вот жизненный сор, которого немало нанесло на меня за этот месяц, этот сор — я хочу нести один. Так, как мне вот хотелось, чтобы ремонт кончили без тебя и чтобы ты вернулась из своей поездки в убранную комнату с цветами. Я очень жду нашей встречи и страстно тянусь к нашей поездке. Вчера вечером был у Остроумовой-Лебедевой. Она мне много рассказывала о жизни в Коктебеле. И знаешь, моя основная мечта — это поездка на восточное побережье[348]. Все остальное для меня путь.

С Остроумовой-Лебедевой мне очень интересно. Она рассказывает о Брюсове, Белом, Волошине. Всех их она рисовала. Ко мне она очень хорошо относится. Завтра именины Сергея. Мне жаль, что столько предстоит суеты: поездка в город, проводы, билеты. Все же надеюсь вечер провести хорошо. Он в хорошей полосе, и мне с ним бывает хорошо, хотя общее состояние неудовлетворенности остается в силе. Отношения его с сестрой много лучше. Круглов[349] прислал ему очень славное письмо. Зовет к себе с согласия матери. Сергей ему тоже хорошо ответил. Читаю ему драмы Чехова. Танюше — Гофмана. Себе «Записки» Скрябина[350].

Привет твоим хозяевам и спасибо.

Ну, до свидания. Целую горячо.

Твой Коля.

18 ноября 1937 г. <Москва, Таганская тюрьма>[351]

Сонюшка, любимая моя, посылаю тебе мое заявление прокурору[352]. Если ты его одобришь — своей светлой головой, — дай ему ход.

Пишу тебе, но у меня нет ощущения беседы. Мне все еще кажется, что я пишу тебе одно из тех многочисленных писем, которые шептал тебе по ночам[353], когда в камере наступала тишина и я мог начать одинокую безответную беседу с тобой, моя дорогая.

На днях я дежурил у печки ночью и, глядя в огонь, много вспоминал. Теперь мне редко хочется вспоминать: больно. Сейчас я весь в ожидании весточки от тебя. Мне прямо не верится, что еще когда-нибудь я увижу твою руку. Очень волнует меня и судьба детей, в особенности Сережи. Главное, что волнует меня, — это их моральное будущее.

Получила ли ты мои письма-записочки в самодельных конвертах? Если ты не в Москве, переслали ли их тебе. Я не могу поверить, что приговор не будет отменен или изменен. Бодрости я несмотря ни на что не теряю. Я надеюсь найти смысл и интерес к моей новой жизни, даже если она будет моим последним жизненным этапом. Мне в этом поможет добросовестный труд в настоящем и сознание хорошо прожитой жизни в прошлом.