Николай Ежов и советские спецслужбы

Два года спустя, когда судили уже самого Ежова, ему инкриминировали фальсификацию обвинения против Ягоды в попытке отравить своего преемника ртутью (об этом я расскажу подробнее далее).

Вот шпионаж Ягода отрицал, гордо заявив на суде: «Если бы я был шпионом, то десятки стран мира могли бы закрыть свои разведки». Но на приговор это никак не повлияло.

При сборе материала на Ягоду Ежов использовал существовавшую против Генриха Григорьевича оппозицию в НКВД. Так, начальник НКВД по Воронежской области Семен Дукельский 13 июля 1936 года направил Ежову письмо «О состоянии оперативной чекистской работы». 11 сентября Семен Семенович послал еще одно письмо, и на следующий день был принят Николаем Ивановичем. 14 сентября Ежов докладывал Сталину, что, по данным Дукельского, НКВД имел сведения о троцкистском центре еще в начале 1933 года, но вместо того чтобы ликвидировать его, руководство НКВД проигнорировало эти данные[148].

Сразу после процесса Каменева и Зиновьева, 30 августа 1936 года, была принята директива ЦК: «В связи с тем, что за последнее время в ряде партийных организаций имели место факты снятия с работы и исключения из партии без ведома и согласия ЦК ВКП(б) назначенных решением ЦК ответственных работников и в особенности директоров предприятий, ЦК разъясняет, что такие действия местных партийных организаций являются неправильными. ЦК обязывает обкомы, крайкомы и ЦК нацкомпартий прекратить подобную практику и во всех случаях, когда местные партийные организации располагают материалом, ставящим под сомнение возможность оставления в партии назначенного решением ЦК работника, передавать эти материалы на рассмотрение ЦК ВКП(б)»[149].

Так перед началом Большого террора усыплялась бдительность будущих жертв. Покаявшиеся троцкисты и бухаринцы убеждались в том, что раз ЦК их простило и доверило новую ответственную работу, то без серьёзных оснований и без ведома ЦК их теперь не тронут. Заодно постановление должно было гарантировать, что органы НКВД и местные партийные организации не будут проявлять излишнюю самодеятельность, и что лица, входящие в номенклатуру ЦК, будут репрессироваться только с согласия ЦК, а фактически – только по инициативе Сталина.

Аналогичная директива была повторена 13 февраля 1937 года, перед началом пленума, давшего зелёный свет террору. Сталин предупредил секретарей обкомов и начальников местных управлений НКВД, что «руководители, директора, технические директора, инженеры, техники и конструкторы могут арестовываться лишь с согласия соответствующего наркома, причём в случае несогласия сторон насчёт ареста или неареста того или иного лица, стороны могут обращаться в ЦК ВКП(б) за разрешением вопроса»[150]. Тем самым соучастниками происходящего террора делались практически все высокопоставленные правительственные чиновники. А заодно рекрутировались новые жертвы. Ведь в случае несогласия сторон ЦК почти всегда становилось на сторону НКВД, и строптивый нарком или его заместитель становился следующим «заговорщиком» и кандидатом на отстрел.

Общественным обвинителем по делу «контрреволюционно-троцкистской зиновьевской террористической группы» должен был выступать Ю.Л. Пятаков – бывший сторонник Троцкого. Однако в конце июля 36-го года была арестована его жена, и будущие фигуранты процесса Каменева и Зиновьева назвали Пятакова руководителем оппозиционного центра на Украине. 11 августа по поручению Сталина с Пятаковым встретился Ежов. Иосиф Виссарионович знал об их дружбе и не случайно отправил Ежова на эту встречу. Ведь в тот момент судьба Пятакова была предрешена, и Сталин с Ежовым это прекрасно знали. Вождю хотелось проверить будущего «железного наркома»: не дрогнет ли на встрече с другом и собутыльником, не даст ли слабину. Но Николай Иванович испытание выдержал блестяще, сделал всё, чтобы успокоить несчастного Юрия Леонидовича. Так успокаивают баранов, ведомых на бойню. Во всяком случае, после встречи с Ежовым Пятаков не стал ни стреляться, ни бежать. Надеялся: а вдруг всё ещё обойдётся.

В тот же день Николай Иванович докладывал генсеку: «Пятакова вызвал. Сообщил ему мотивы, по которым отменено решение ЦК о назначении его обвинителем на процессе троцкистско-зиновьевского террористического центра. Зачитал показания Рейнгольда и Голубенко. Предложил выехать на работу начальником Чирчикстроя.

Пятаков на это реагировал следующим образом:

1. Он понимает, что доверие ЦК к нему подорвано. Противопоставить показаниям Рейнгольда и Голубенко, кроме голых опровержений на словах, ничего не может. Заявил, что троцкисты из ненависти к нему клевещут, Рейнгольд и Голубенко – врут.

2. Виновным себя считает в том, что не обратил внимания на контрреволюционную работу своей бывшей жены, безразлично относился к встречам с её знакомыми. Поэтому решение ЦК о снятии с поста замнаркома и назначении начальником Чирчикстроя считает абсолютно правильным. Заявил, что надо было наказать строже (это пожелание Юрия Леонидовича Сталин и Ежов очень скоро исполнили. – Б.С.).