Николай Ежов и советские спецслужбы

17 января 1937 года драматург Александр Гладков так передал в дневнике свои впечатления от процесса «параллельного троцкистского центра»: «Объявлено, что заговорщики готовили покушения на Сталина, Молотова, Кагановича, Орджоникидзе, Ежова, Косиора, Постышева и Эйхе. Радек держится развязанно и уверенно. Сокольников – тускло. Он кажется холодным и высокомерным, насколько это возможно»[153].

28 января 1937 года Ежову было присвоено звание Генерального комиссара госбезопасности. Так были отмечены его заслуги в подготовке процесса «параллельного троцкистского центра». А.К. Гладков следующим образом прокомментировал в дневнике это событие: «В газетах сообщается о присвоении Ежову звания Генерального комиссара госбезопасности. Фото Наппельбаума, заметно ретушированное: просто герой-любовник. Алкснис и Орлов назначены заместителями наркомобороны. В «Правде» кровожадные стихи Владимира Луговского «К стенке подлецов!» – о процессе. И еще на 6-й странице внизу скромно-лаконичное, но сенсационное сообщение под заголовком «Хроника»: «ЦИК СССР постановил Генерального комиссара госбезопасности т. Ягоду Г.Г. перевести в запас»… Скорее всего, это еще одна ступень лестницы, которая ведет в лубянский подвал»[154].

А 19 февраля 1937 года А.К. Гладков отреагировал в дневнике на смерть Орджоникидзе: «Утром, еще в полусне, слышу из коридора телефонный разговор соседа художника Левина, из которого узнаю, что вчера умер Серго Орджоникидзе…

А вчера поздно ночью, возвращаясь домой и проходя мимо Дома Союзов, я заметил, что его фасад украшается кумачовыми полотнами и каркасами для портретов. Приостановился, не понимая, к чему это, потом ко мне подошли два человека в хорошо сшитых шинелях и барашковых шапках и очень убедительными голосами попросили пройти. А сегодня там уже лежит мертвый Орджоникидзе.

Приносят газеты с извещением и большим фото в траурной рамке.

Среди прочих интересно фото, снятое каким-то Власиком в квартире Орджоникидзе вскоре после смерти. На составленных столах, покрытых простынями, лежит Серго, а вокруг стоят – жена, полная женщина, Молотов, Ежов, Сталин, еще кто-то, кого я не знаю (не названный в подписи к фото), Каганович, Микоян, Ворошилов.

Под правительственным извещением двадцать подписей руководителей партии и правительства. Медицинское заключение о смерти подписано наркомом Каминским, нач. Санупра Кремля Ходоровским, доктором Л. Левиным и дежурным врачом С. Мей… В нем говорится, что с утра Орджоникидзе никаких жалоб не заявлял, а в 17 часов 30 минут внезапно, во время отдыха у себя на квартире в Кремле, почувствовал себя плохо и через несколько минут скончался от паралича сердца. Весь номер «Правды» посвящен Орджоникидзе.

В театре перед репетицией траурный митинг. Самойлов и Килигин читали статьи из «Правды».

На В.Э. (Мейерхольда, завлитом театра которого был Гладков. – Б.С.) эта смерть произвела очень тяжелое впечатление. И репетировал он как-то вяло и неохотно. В перерыве начал говорить о «Борисе» и о том, как можно глубоко читать классику сквозь призму времени современного художника…

Когда выхожу из театра, весь центр – улица Горького и Большая Дмитровка – уже оцеплен и к Дому Союзов движутся колонны москвичей.

Вечером звонок: Арбузов. Он приехал и зовет. Иду. У него уже Исидор с Ольгой. Вскоре появляется и Плучек. Сидим допоздна и говорим о последних событиях: о недавнем процессе, о том, будет ли война, о литературных новостях и сплетнях, о новых пьесах.

Вчера в «Правде» Б. Резников расхвалил дерьмовую пьесу Киршона «Большой день», поставленную Театром Красной Армии и репетирующуюся в Театре им. Вахтангова. В статье дается резкая отповедь «эстетам», заявляющим, что пьеса малохудожественна. «Только слепой может отрицать ее достоинства», – пишет Резников. Шток, как обычно, защищает Киршона. Он собирается вместе с ним писать по пьесе сценарий. Третьего дня на совещании оборонных писателей Ставский заявил, что Радек «сумел в литературе вывихнуть кое-кому мозги» и что «нам надо в этом разобраться». Видимо, предстоят новые проработки.

Все-таки непотопляемость Киршона удивительна. Казалось бы, опала его покровителя Ягоды должна была на нем отозваться. Нет, жив курилка…»[155]

«Какой-то Власик» – это Николай Сидорович Власик, начальник личной охраны Сталина, который по совместительству был неплохим фотографом и часто снимал Сталина и других представителей советской верхушки в бытовой обстановке. А драматургу Владимиру Михайловичу Киршону, близкому другу Ягоды, ходить на свободе оставалось еще полгода.

20 апреля 1937 года, в отчаянной попытке спастись, Киршон написал письмо Сталину: «Дорогой товарищ Сталин!