Николай Грозный. Блеск и величие дворянской России

С непризнанием легитимности Россию оставили в одиночестве! Встретившись на параде с прусским и австрийским послами, царь высказался прямо: «Меня обманули и от меня дезертировали». В западных источниках как раз обращение «мой друг» принято выставлять причиной войны. Дескать, Николай I не захотел переступить через свою гордость и оскорбил Наполеона III. Хотя это, простите, полнейшая чепуха. Ссору с Россией Луи Бонапарт начал провоцировать гораздо раньше. И на самом деле он не был таким уж ранимым. На ругань британской прессы обижаться почему-то не спешил. А вот для взвинчивания французов, и без того накрученных против русских за Польшу и Венгрию, казус с поздравлением очень пригодился. Оскорбили их императора! За которого они только что отдали голоса!

Между прочим, и в конфликте России с Турцией обычно выпячивается единственный повод, «ключи от Гроба Господня». По западным понятиям – вообще «мелочь», формальность. С выводом, что царь выискивал искусственный предлог для войны. Но для Николая Павловича права Православной Церкви были отнюдь не мелочью и не формальностью. А из массы трудов и исследований оказалась удалена еще одна весомая причина. Бойня в Черногории. В составе Османской империи она обладала автономией. Но традиционно там правил митрополит, носил титул владыка. Хотя его пост был наследственным, с 1697 г. принадлежал роду Петровичей-Негошей. Очередной наследник Черногории постригался в монахи. А в России его рукополагали в епископы, возводили в сан архиепископа и митрополита. Таким образом, Черногория находилась под духовным и политическим покровительством нашей страны.

В 1851 г. умер владыка Петр II Петрович, назначив наследником своего молодого племянника Данило. Но тот решил изменить архаичную традицию, постригаться не хотел. Он поехал в Петербург, и Николай I согласился с его доводами. Ведь по православным канонам монашество – дело сугубо добровольное. Почему молодой 25–летний человек должен принимать постриг и духовный сан? Заручившись поддержкой царя и Синода, Данило Петрович вернулся на родину и 1 марта 1852 г. был провозглашен светским князем Черногории, сохраняя вассальное подчинение султану. Россия признала его власть и княжеское достоинство. А Османская империя… не признала. Придралась, что старый порядок нарушен, и решила просто захватить Черногорию. Осенью 1852 г. направила на нее войска и ополчение албанцев.

Разве это не было открытым вызовом России? Данило Петрович мобилизовал всех боеспособных мужчин – у него набралось всего 9 тыс. воинов. Вдобавок он поднял сербов в соседней Герцеговине и провозгласил Черногорию независимой. В горах турок остановили, не позволили захватить черногорскую столицу, городок Цетинье. Но они разослали по селениям карателей, началась жуткая резня мирного населения – женщин, детей, стариков. И вот на таком фоне в декабре 1852 г. султан объявил об окончательном решении, передал Франции символические ключи от храмов Гроба Господня в Иерусалиме и Рождества Христова в Вифлееме.

Но бойню в Черногории странным образом «вычистили» из истории и никак не увязывают с обострением русско-турецких отношений. Разве может быть такое случайным? Ведь иначе очень проблематично было бы выставить Россию «агрессором», стремящимся уничтожить Османскую империю и захватить Константинополь. Самому Николаю I такие обвинения казались даже смешными. Он говорил: «Я уже два раза мог овладеть Константинополем и Турцией… Какие выгоды от завоевания Турции произошли бы для нашей матушки-то России, то есть для губерний Ярославский, Московской, Владмирской и прочих? Мне и Польши достаточно!» [116].

Хотя война была уже предрешена. Не в России. А наша страна уже находилась в международной изоляции. Во многом – благодаря политике Нессельроде, так боявшегося раздражать англичан, но странным образом оставлявшего без внимания их происки против нашей страны. Причем Нессельроде об этом знал! 2 января 1853 г. в частном письме к послу в Лондоне Бруннову он разбирал, что Россия будет воевать «против всего мира» и без союзников, потому что Пруссии данный вопрос безразличен, Австрия будет нейтральной или «благожелательной к Порте», а Англия выступит на стороне Франции. Канцлер знал, а царь – нет! И Нессельроде почему-то не проявил «амурской» настойчивости, чтобы открыть ему глаза.