Петергофский «Коттедж», несомненно, был любимым местопребыванием как родителей, так и детей. «Вот мы и в любезном
Первые годы после замужества, когда Александра Федоровна была великой княгиней, современников поражала ее хрупкая красота. По свидетельству отца мемуаристки М. П. Фредерикс, в 1817 году она казалась «богиней красоты и грации»{1624}. Графиня Шуазель-Гуфье, увидев ее в первый раз, «была поражена изяществом и красотой ее стана. Окруженная придворными дамами, она была выше их головой, точно Калипсо посреди своих нимф»{1625}. Впрочем, уже в то время современники отмечали ее болезненность и быструю утомляемость. Сама Александра Федоровна так описала свое состояние во время богослужения в Александро-Невской лавре в 1818 году: «Это было настоящее испытание для меня, бедной женщины, всю жизнь не имевшей достаточно сил для того, чтобы стоять во время церковных церемоний; помню, что я испугалась, смотря на себя по возвращении с этого утомительного выезда! Волосы мои, которые были завиты, совсем распустились; я была бледна, как мертвец, и вовсе не интересна в моем розовом глазетовом[15] платье, с кокошником, шитым серебром, на голове»{1626}.
В расцвете красоты вступила она на престол, составив достойную пару величественному Николаю Павловичу. Описывая коронационные торжества в Москве в 1826 году, граф В. А. Соллогуб отметил «сияние короны на темных волосах» «молодой, прекрасной Александры Федоровны». «Императрица, — писал он о начале николаевского царствования, — была тогда в полном расцвете своей красоты, она олицетворяла, так сказать, идеал русской царицы»{1627}. Несколько позже, 30 апреля 1834 года, А. С. Пушкин отметил в своем дневнике: «Я ужасно люблю царицу, несмотря на то, что ей уже 35 лет и даже 36»{1628}. А чуть позже, 18 декабря того же года, заметил: «Г[осудары]ня очень похорошела»{1629}. Некоторым недостатком можно было считать явную «худобу» царицы. Впервые близко увидевший императорскую семью в 1843 году писатель-москвич М. Д. Бутурлин пришел в восторг и много позже, вспоминая об этой встрече, написал: «Покойная императрица, при всей своей худобе, была грациознейшей женщиной»{1630}. Вот как одна из современниц описывает Александру Федоровну на балу в доме Юсуповых в 1836 году: «Когда мы вошли, ее величество уже танцевала французскую кадриль. Недаром весь Петербург приходил в восхищение от ее манеры танцевать и ее грации. Императрица Александра Федоровна танцевала как-то совсем особенно: ни одного лишнего pas, ни одного прыжка или неровного движения у нее нельзя было заметить. Все говорили, что она скользила по паркету, как плавает в небе облачко, гонимое легким ветерком»{1631}.
События 14 декабря 1825 года не прошли бесследно для императрицы. Еще утром, когда она примеряла бриллиантовые украшения{1632}, Николай Павлович сообщил ей об отказе от переприсяги некоторых частей, а позднее послал предупредить о возможности применения пушек. Тем не менее орудийные выстрелы и испытанный нервный стресс оказались для нее серьезным испытанием. «Какое начало царствования!» — воскликнули одновременно вечером того же дня Николай Павлович и Александра Федоровна. Она начала писать письмо отцу, но «почти без чувств упала тут же». Как отмечал биограф, у нее «с тех пор на всю жизнь осталось нервное движение в лице»{1633}.