Николай I

Представленная первый раз Александре Федоровне 14 января 1853 года А. Ф. Тютчева отметила в дневнике на следующий день: «Я была поражена контрастом между лицом императрицы — лицом совсем старой женщины и ее фигурой, сохранившей все изящество и всю стройность молодости»^{1642}. Для людей же знакомых с ней с юности она и в это время оставалась «милой императрицей»^{1643}. Другие мемуаристы также отмечали болезненность Александры Федоровны, в связи с чем она иногда не появлялась на приемах или балах.

Свою жизненную позицию Александра Федоровна четко определила вскоре после вступления на престол: «Мой жребий все же прекрасен. Я буду и на троне только его подругой! И в этом для меня все!»^{1644} Первое время после воцарения, казалось, государственные дела должны были отодвинуть императрицу на второй план. Как пишет в своем дневнике сама Александра Федоровна, однажды она сказала государю: «Теперь я на втором плане в твоем сердце, так как первое место в нем занимает Россия». — «О нет, ты ошибаешься, — ответил Николай Павлович, — ибо ты и я одно; таким образом, ничто не может измениться». «Как это чудно! — продолжала Александра Федоровна. — Можно ли после таких слов не быть счастливой, счастливой без конца»^{1645}. Прошло несколько лет… «Мы живем ладно с моею старухою… Люблю, люблю мою старуху и детей», — сказал Николай Павлович А. Я. Булгакову в 1831 году^{1646}.

Сострадание, хотя и немного наивное от незнания жизни, было для нее характерно. Когда завершился процесс над декабристами, она отметила в том же дневнике: «Жены высылаемых намерены следовать за своими мужьями в Нерчинск. О, на их месте я поступила бы так же»^{1647}. Мужественно встретила она и пожар Зимнего дворца в декабре 1837 года. Прибыв из театра уже после Николая Павловича, она первым делом забрала бумаги и письма из своего кабинета, окинув прощальным взором комнаты. «Скажите лучше, какое счастье, что дети мои спасены и что, по всей вероятности, не погибла ни одна человеческая жизнь!» — воскликнула она в ответ на сетования одного из присутствующих^{1648}. На самом деле жертвы были, но их постарались скрыть. Тогда же Николай Павлович распорядился, чтобы солдаты Преображенского полка первым делом выносили имущество с половины императрицы, прибавив при этом: «Прошу собой не рисковать»^{1649}.

Наиболее счастливым временем своей жизни Александра Федоровна считала период с 1834 по 1839 год. В 1839 году был восстановлен Зимний дворец, в котором кабинет Александры Федоровны занимал угловую комнату второго этажа северо-западного ризалита; с Адмиралтейской стороны к нему примыкала «почивальня». Казалось бы, возрождение из пепла Зимнего дворца должно было принести радость. Но это было не совсем так. 5 декабря 1838 года состоялась помолвка любимой дочери Николая Павловича Марии Николаевны с герцогом Лейхтенбергским, а 2 июля 1839 года — и сама свадьба. Тогда Александра Федоровна записала: «Я чувствую тихую печаль, когда мой семейный кружок в Зимнем дворце теряет одного из своих членов; это напоминает мне о том, что скоро наследник-цесаревич оставит нас и заживет своим домом, а за ним последуют и две другие старшие дочери. Новый Зимний дворец означает предел счастливого периода моей жизни как супруги и матери; как я утрачиваю с годами здоровье и силу молодости, так оставляет меня и семейное счастье»^{1650}. На портрете императрицы, написанном тогда англичанкой К. Робертсон, к грации и красоте примешивается чувство грусти-увядания; в руке у императрицы белая роза с опадающими лепестками…

Александра Федоровна не вмешивалась в политику, хотя, по возможности, старалась сгладить некоторые противоречия, возникавшие между Николаем I и ее братом Вильгельмом после восшествия последнего на престол. Она охотно общалась с Дарьей Христофоровной Ливен, супругой русского посланника в Лондоне, любившей поговорить о политике^{1651}. Даже когда между последней и императором произошел разрыв из-за ее демонстративного «разъезда» с мужем, после чего Д. X. Ливен стала жить с Франсуа Гизо, то и тогда императрица продолжала переписку, рискуя навлечь гнев Николая Павловича. Впрочем, иногда информация Д. X. Ливен оказывалась полезной. Недаром маркиз де Кюстин заметил, что русскими шпионами являются женщины^{1652}. Однажды, когда императрица читала письмо от своей старой подруги, написанное, как всегда, на характерной зеленой бумаге, «государь вошел в кабинет и, увидев по цвету бумаги, от кого письмо, сделал жест, выражающий досаду, и ушел, воскликнув: «Бумага! Опять эта противная зеленая бумага!»^{1653}. В ноябре 1830 года Николай Павлович вслух читал императрице депеши о восстании в Польше. В дневнике А. О. Смирновой-Россет под 22 марта 1845 года сохранилось свидетельство о чтении Александрой Федоровной депеш русского посланника в Риме А. П. Бутенева^{1654}.