Николай Коняев. Два лица Власова.

— Сосредоточение я считаю совершенно неправильной мерой, и уж ни в коем случае в форме

дивизий, — поспешил заявить начальник Генерального штаба. — Батальоны еще допустимы, их

легко держать в руках. Но соединения выше этого не должны допускаться, за исключением казачьей

дивизии. Эта последняя будет вести себя вполне порядочно.

— Я сказал бы, что, если бы мы успешно удержались на Кавказе, мы могли бы наверняка получить

соединения не у грузин, а у мелких тюркских народов, — с сожалением проговорил Гитлер.

— Такие соединения есть! — торопливо отозвался Кейтель. — Они будут составлять исключение из

вышеуказанного правила, так как они являются сильнейшими врагами большевизма. Они стоят вне

дискуссии. Это — тюркские легионы. Это чисто туземные соединения. Я еще раз могу указать на то,

что мы говорили в прошлом году, в начале сентября, они особо отличились в борьбе с бандами… Эти

роты, поскольку они состоят из безусловно надежных элементов на добровольческой основе, могут

быть оставлены и дальше, а также могут создаваться заново.

Разговор о Власове начал личный адъютант Гитлера Шмундт.

Он сказал, что его беспокоят поездки Власова на фронт. Власов разъезжает всюду в качестве

проповедника и проповедует национальное освобождение как в населенных пунктах, так и перед

добровольными помощниками и войсками…

— Это я уже запретил, — сказал Кейтель.

— Генерал–полковник Линдеман говорит не совсем так, как думает господин фельдмаршал… —

возразил Шмундт. — Он говорит, что несомненно, этим больше всего затруднил борьбу с

партизанами. Линдеман говорит, что теперь наступил момент, когда одно из двух: или надо сделать

уступку этому Власову, даже если мы не намерены остановить его, и сказать: «Вы за это получите то- то и то–то», или все это дело надо отклонить начисто. Иначе это ударит нам в спину, люди станут

выражать недовольство и вместо того, чтобы обслуживать железнодорожную сеть, в один

прекрасный день начнут саботировать ее.

« Фюрер . Вообще этот генерал Власов в наших тыловых районах мне совершенно не нужен.

Шмундт . Но он там работает.

Фюрер . Это необходимо прекратить. Он мне нужен только на передовой.

Шмундт . Командующие армиями хотели бы получить такое решение.

Кейтель . Это дело решенное.

Фюрер . Цейтлер, для нас вопрос ясен, для тыла этот Власов нам не нужен. Он может действовать

только в сторону противника.

Цейтлер . Только в сторону противника своим именем и своими снимками»…

Так была решена судьба власовского движения. Одни считают, что на год, но на самом деле —

навсегда…

В стенограмме воспроизведены лишь прозвучавшие на совещании речи, но то, что думали, что

чувствовали, произнося и слушая их, участники совещания, не вместилось в протокол.

И очень трудно отделаться от ощущения, что, рассуждая о Власове и изрекая приговор ему, Гитлер

думал не только о Власове, а о чем–то гораздо более важном для него…

Напомним, что шел июнь 1943 года.

Меньше месяца оставалось до Курской битвы.

Четыре месяца миновало с того дня, когда в Сталинграде сдался фельдмаршал Паулюс…

Четыре месяца назад на совещании в ОКБ Гитлер сказал все, что он думал и про Паулюса, и про его

капитуляцию.

Вот его слова.

«Они сдались там по всем правилам. Можно было бы поступить иначе: сплотиться, образовать

круговую оборону, оставив последний патрон для себя… Если отказывают нервы… не остается

ничего другого, как застрелиться… можно было бы сказать: человек вынужден застрелиться, подобно

тому как (раньше полководцы) бросались на меч, если они видели, что сражение проиграно».

«Представьте себе: он прибудет в Москву, и вообразите себе эту «крысоловку»! Там он подпишет все.

Он будет делать признания и составит воззвания. Вот увидите: теперь они пойдут по пути

бесхарактерности до предела, докатятся до глубочайшего падения… Он в ближайшее время выступит

по радио, вот увидите. Зейдлиц и Шмидт будут говорить по радио. [189] Они запрут их в крысином

подвале на Лубянке, и через два дня они будут настолько измучены, что немедленно заговорят… Как

они могли поступить так трусливо? Я не понимаю этого»…

Что такое «жизнь»? Жизнь… Отдельная личность должна умереть. Что остается от отдельного

человека? Это народ. Но как может человек испытывать страх перед той секундой, когда он может

освободиться от земных тягот, если долг не удержит его в юдоли печали?..

…Мне это потому так досадно, что из–за одного–единственного слабовольного, бесхарактерного

человека перечеркнуто мужество столь многих солдат, и теперь этот человек сделает это…

…В эту войну никто больше не получит звание фельдмаршала. Все это будет сделано только после

окончания войны. Не видав вечера, и хвалиться нечего»…

В этой гитлеровской риторике, в потоке раздражительности и брюзжания есть достаточно

справедливые оценки и рассуждения, но главное, тут прорывается, как озарение, мысль,

действительно достойная того, чтобы быть сохраненной для поколений.

— Что такое жизнь? — риторически спрашивает Гитлер. — Жизнь… Отдельная личность должна

умереть. Что остается от отдельного человека? Это народ…

И через какое–то время: