Николай Негорев или благополучный россиянин.

-- Что вы зеваете? Слепцов, кажется, в вашем вкусе,-- сказала Ольга.

-- Да, он хорошо читает.

-- Вот ваш брат восхищается Слепцовым,-- сказала Ольга Андрею, который в это время тоже подошел к нам.-- Вы кем восхищаетесь?

-- Никем, кроме вас.

Андрей, всегда пикировавшийся с Ольгой, никогда не лазил в карман за словом, и разговор грозил принять очень неприятный характер; Ольга уже передернула своими костлявыми плечами, приготовляясь что-то ответить, когда Новицкий слегка толкнул брата под локоть.

-- Вон идет! -- торжественно сказал он. По коридору шел Оверин. Одна штанина была запрятана у него в желтое голенище, другая оправлена по-человечески, но он не замечал этой возмутительной дисгармонии. Его сюртук, сшитый из тончайшего английского сукна, был уже значительно перепачкан в мелу, что, при отсутствии галстуха, придавало ему большое сходство с пьяным маляром.

Ольга схватила его за руку и привела к нам.

-- Ну! -- вздохнул Оверин, перездоровавшись со всеми нами, как будто он кончил наконец очень утомительную дорогу.

-- Куда вы это шли? -- спросила его Ольга.

-- Домой.

-- Там вас сапожник ждет, вероятно? -- прищуриваясь, спросил Володя.

-- Ты, брат, что-то совсем того...-- с участием сказал Малинин, вытирая своим платком пятна на сюртуке Оверина.

-- Что же вы не слушаете лекций? -- спросила Ольга, дергая Оверина за рукав, чтобы обратить на себя его внимание.

-- Оставь же! Ну, что ты там? -- недовольно откачнулся Оверин от чистившего его Малинина.

-- Ты, кажется, как будто нездоров,-- сказал Малинин, продолжая хлопать платком по оверинскому сюртуку. Оверин отворотился от него с видом человека, которому неприятно, что его чистят, но который снисходит к слабостям своих чистоплотных друзей и безропотно покоряется своей горькой участи.

-- Отчего вы не слушаете лекций? -- переспросила Ольга, тормоша Оверина за рукав.

-- Все знакомое, скучно! -- невнимательно ответил он, озираясь во все стороны, как бы поудобнее ускользнуть от нас восвояси.

-- Скажите, пожалуйста, вы теперь одним хлебом питаетесь? -- спросил Володя, небрежно поправляя свои очки.

-- Нет, теперь у меня есть колбасы... До свиданья.

-- Нет, подождите,-- Ольга взяла его за обе руки.-- Поговоримте с нами.

-- Не о чем. Позвольте... До свиданья.

Оверин потерялся, как волк, попавший в яму, и дико озирался кругом, не зная, что ему делать.

-- Поговоримте. Какие вы колбасы больше любите? -- приставала Ольга.

-- Я ем всякие.

-- Любите вы сыр?

-- Нет. До свиданья.

-- Постойте.

В это время Оверину пришла, по-видимому, гениальная мысль. Он сжал изо всей силы руки Ольги, так что та закричала, пробормотал: "До свиданья" -- и пошел со своей желтой голенищей.

-- Пошел, пошел! -- скорбно проговорил Малинин и бросился поправлять Оверину штанину, но так как последний не останавливался и Малинин должен был работать на ходу, то произошло значительное замешательство, при котором чуть-чуть не сбили с ног профессора Слепцова, бежавшего куда-то вперед брюхом, со своей заискивающей, сладкой улыбкой.

-- Жаль, что он совсем тебе не раздавил руки,-- сказала Лиза.-- Человек занят делом, а ты к нему привязалась с сыром.

-- Прибереги свои наставления для себя: ты в них очень нуждаешься,-- гордо ответила Ольга.

-- У меня что-то болит голова, я бы пошла домой,-- тихо проговорила Аннинька, до неприличия выразительно глядя на меня. К счастию, в это время все смеялись по поводу какого-то замечания Андрея насчет проходившего мимо субинспектора, и никто не заметил, как смотрела на меня Аннинька, тихонько прикасаясь к моей руке своими пальцами.

-- Если вы пойдете к нам, я вас, пожалуй, провожу, Анна Петровна,-- сказал я, давая энергическим жестом понять Анниньке всю несообразность ее поведения. Но, вместо того чтоб ободриться, она, видя, что я чем-то недоволен, еще больше покраснела и едва пробормотала: "Будьте добры".

Само собой разумеется, как только мы вышли, разговор пошел о том, что при посторонних неприлично постоянно краснеть и бросать такие взгляды, какие она бросала на меня в университете.

-- Что же мне делать, когда я не могу. Я тебя люблю,-- проговорила Аннинька с таким выражением страсти, что я поопасался, не кинулась бы она целовать, меня на улице. Она крепко прижалась ко мне и ломала мои пальцы в своей руке.

-- Но ведь ты сама себя выдаешь. Узнают -- нас поднимут на смех.

-- Пусть. Все равно когда-нибудь узнают. Пусть смеются, если хотят...-- Эти слова Аннинька не выговорила, а выдохнула, почти до боли сжимая мою руку.

-- Но зачем же выставлять себя на позорище, если можно обойтись без этого?

-- Мне все равно,-- сказала Аннинька с такой энергией, какой я не подозревал в ней. Она крепко стиснула зубы и сладострастным шепотом прибавила:-- Знаешь, мне бы хотелось, чтобы меня преследовали, мучили, били за то, что я тебя люблю....

Я хотел было заметить, что такое желание несколько странно, но, взглянув на Анниньку, глаза которой горели, как у кошки, зубы были стиснуты, ноздри раздуты,-- я понял, что лучше молчать.