Николай Негорев или благополучный россиянин.

-- Днем мы занимаемся стряпней либиховского бульона (вон серная кислота) и для опыта кормим этим питательным веществом кошек и едим сами: кошки издыхают, а мы бегаем поминутно зачем-то в кухню. Чаю мы не пьем -- он раздражает мозг, и кофе также. Пьем молоко пополам с шампанским: выходит очень хорошо. За обедами и вообще за едой, чтобы было не скучно, мы передаем друг другу свои открытия и изобретения по разным отраслям наук и искусств. Так, например, мы недавно выдумали целую новую науку -- "Историческую алгебру", и теперь занимаемся ее разработкой. Это трудная наука: в ней есть дворянство в квадрате и интеграл народной зависти, но мы не смущаемся трудностями -- уповаем на бога, и по его бесконечной благости наши вычисления всегда венчаются успехом: получается, что дворянство равно нулю.

Стоя с Новицким у шкафа, мы долго не замечали, что Оверин сидит на диване, улыбается и внимательно слушает Семена.

-- Что вы слушаете этого филистера,-- смеясь, сказал Оверин,-- через пять лет он будет в бане мыться с Анной на шее.

-- В свободные минуты мы занимаемся дружескими спорами о филистерах и энтузиастах, но, впрочем, по множеству занятий, не успели еще привести к концу ни один, из этих споров,-- проговорил Новицкий, продолжая свой очерк оверинских похождений.

-- Сергей Степаныч! вот какое дело --дуэль,-- начал Андрей, но Оверин остановил его.

-- Что ж вы, думали, что я совсем рехнулся или сплю, что ничего не слышу? -- смеясь, сказал он.-- Я все слышал. Слышал, как филистеры не хотят таскаться по судам из-за исключительного случая... Хочешь, я буду твоим секундантом?

Андрей с восторгом схватил Оверина за плечи и начал трясги его. Последний энергическим толчком выразил свое неудовольствие.

-- Ну, без медвежьих нежностей,-- проговорил он.

-- Черт возьми, какой секундант! Он стоит двенадцати секундантов!

-- Примет ли только его противная сторона? -- усумнился Новицкий.

-- Ничего, когда мы отчистим с него меловую кожуру, он будет довольно близким подобием человека,-- засмеялся Андрей и опять начал трясти Оверина.-- Как твой сапожник?

-- Сапожник умер от пьянства,-- холодно известил Оверин, отстраняя от себя ласки Андрея.

-- И он перенес этот удар как ни в чем не бывало! Даже ни слезинки о друге. Так непрочны человеческие чувства! -- сказал Новицкий.

-- Сапожник не был филистером. Ему хотелось пить, и он пил, презирая все, даже смерть, а не только суды и приличия,-- с убеждением объявил Оверин.

-- У тебя есть какое-нибудь платье, кроме этого? -- спросил Андрей.

-- Есть,-- ответил за него Новицкий.-- Он теперь богат. Мы до сих пор не знали, да и он не знал, что владеет двумя стами душ и кругленьким капитальцем. Поздравьте. Его уж ввели во владение.

-- Никто не введет и не вводил никогда,-- обиделся Оверин.

-- Положим, крестьян вы бросили, а деньги-то все-таки ведь взяли? -- сказал Новицкий.

Оверин смутился.

-- Да...-- в затруднении проговорил он,-- конечно... Необходимость. Что же бы я стал есть, если б не взял?

-- Я не говорю, что не надо было брать: хорошо сделали, что взяли, а то бы сидели без либиховского бульона. Но, видите ли, в чем дело: люди отдают деньги на проценты, а мы, как Бальзаминов {Герой пьес Островского "Праздничный сон до обеда", "Свои собаки дерутся, чужая не приставай!", "Женитьба Бальзаминовая.}, сообразили, что тридцати тысяч хватит на шестьдесят лет, по пятисот рублей в год, и отдали их на хранение.

-- А вы думали, я обрадуюсь тридцати тысячам и сделаюсь ростовщиком?

-- Но, однако, нам пора отправляться,-- сказал я, так как разговор о росте процентов, который Оверин находил делом неестественным и бессовестным, грозил затянуться надолго.

-- Пора, пора,-- подтвердил Андрей.-- Завтра я заеду за тобой рано утром.

Андрей объяснил Оверину главные условия дуэли, и мы воротились домой.

Вечером, когда стало смеркаться и я положил книгу, дожидаясь, скоро ли Савелий принесет свечи, меня взяло нетерпение -- посмотреть, что делает брат. Я не ожидал застать его в том беспокойстве, которое заставляет жечь компрометирующие бумаги или писать предсмертные письма, но все-таки думал, что ему теперь не очень весело. Ввиду близкой вероятности умереть присмиреет самый резвый человек.

Я вошел. Он сидел й писал. "Душу свою выкладывает на случай смерти",-- подумал я. Но ни чуть не бывало. Андрей, размышляя о дуэли, случайно припомнил, что Стульцев помогал клеветать Володе и не может остаться безнаказанным. По этому случаю ему пришла в голову блестящая мысль, и он писал теперь любовное письмо к своей жертве от имени какой-то незнакомки, которая назначала Стульцеву свидание около дома купца Голубева, где недавно поймали поджигателя. В то же время Андрей дружеским анонимным письмом извещал Голубева, что его дом около шести часов намерен поджечь человек, прилично одетый, в синих очках, с русой эспаньолкой и проч. Брат приходил в восторг, воображая, как молодцы Голубева свяжут Стульцева и поведут на съезжую.

-- Вспомни, что завтра в это время тебя, может быть, не будет в живых! -- сказал я, недовольный его неуместной веселостью.