Николай Негорев или благополучный россиянин.

-- Где? Молодец! -- ласково сказал Яков Степаныч, погладив меня по голове своей широкой ладонью.-- Homo novus, новый человек, собственно. Садись. Так называли в Риме выскочек. Вот, например, Марий {Марий Гай (156--86 до н. э.) -- римский полководец и политический деятель.}. Он был простой плебей; был необыкновенно ловок: Тибр переплывал в семьдесят лет. Тибр! А лорд Байрон Геллеспонт переплывал. Англичанин хитер -- обезьяну выдумал...

-- Го, го, го! -- раздалось по всему классу. Учитель уперся в бока и тоже захохотал.

-- Но Байрон был молод, а ведь Марий старик -- старик семидесяти лет! Впрочем, пословица говорит: молод, да протух, стар, да петух...

Весь класс опять захохотал громким, неестественным смехом. Дело в том, что Яков Степаныч считал себя большим юмористом, и ученики нарочно поощряли его своим хохотом к рассказыванию анекдотов для того, чтобы отвлечь от спрашивания уроков.

-- Знаете басню Крылова "Старик и трое молодых"? -- продолжал Яков Степаныч на тему о старости.

-- Вот, Яков Степаныч,-- выскочил кто-то, подавая учителю книгу.

-- Да! вот она!

Началось чтение басни. Яков Степаныч читал очень недурно, и ему приходилось несколько раз останавливаться, чтобы успокоить бестолковый смех, расточавшийся с нашей стороны уж чересчур щедро ввиду того, чтобы отвлечь внимание Якова Степаныча от задних скамеек, где под шумок составлялась партия в носки, в чет и нечет или орлянку. Вслед за первой басней Яков Степаныч прочел вторую, в которой старик, неся вязанку дров, призывал смерть, а когда она пришла, пригласил ее помочь донести вязанку. В этом месте класс хохотал минуты две. Воздух дрожал, и казалось, грохот смеха никогда не прекратится.

-- Да, остроумный ответ,-- сказал Яков Степаныч, когда все немного поуспокоилось.-- Вот тоже мне очень нравится остроумный ответ Суворову. Суворов терпеть не мог немогузнаек...

И "остроумные ответы" полились в три ручья. От Суворова Яков Степаныч перешел к значению шуток вообще и, сказав несколько слов об аттической соли {Аттическая соль -- утонченное остроумие, изящная шутка.}, заговорил о значении шутов в разные времена, откуда уже перешел к остроумным мистификациям. Звонок прервал его на самом интересном месте какой-то повести, где два любовника, преследуемые ревнивым мужем, решились умереть и приняли вместо яда слабительное.

-- К следующему разу приготовьте следующий параграф,-- проговорил Яков Степаныч, выходя из класса среди всеобщего шума. Он всегда так преподавал немецкий язык в младших классах, а в старших классах -- словесность, и ученики не могли им нахвалиться.

Во время шума, гама и пыли, всегда наполняющих маленький промежуток времени между уходом одного учителя и приходом другого, ко мне подошел тот довольно взрослый, неуклюжий парень, который показывал мне Москву.

-- Ты ел кокосы? -- спросил он, схватив меня за плечо.

-- Нет -- и не хочу,-- решительно отвечал я.

-- Нет, ты попробуй. Вот сейчас придет учитель, Федор Митрич, он добрый; постоянно с собой кокосы носит, ты у него попроси.

-- Нет, я не хочу,-- повторил я.

-- Шш!

Все бросились на свои места. В класс вошел, слегка прихрамывая на левую ногу, высокий черноволосый учитель, со ртом, искосившимся набок от паралича. В костюме его было заметно большое неряшество; волосы не причесаны, сапоги не чищены, рубашка грязная. Это был Федор Митрич, учитель географии. Он доковылял до стула, тяжело сел на него и, подперши голову локтями, начал смотреть в окно. В классе царствовала грозная тишина.

-- Федор Митрич, вот новенький есть,-- почтительно доложил Сколков, показывавший мне Москву.

-- А-а!

-- Он хочет попробовать кокосов.

-- Новичок? где он? Поди-ко сюда,-- проговорил Федор Митрич тем коварным тоном, каким произносит актер: "А подать сюда Тяпкина-Ляпкина".

Я встал и подошел к учительскому столу. Федор Митрич молча, внимательно начал осматривать меня.

-- Повернись! Экой птичий хвост! -- вскричал он, изо всей силы дернув меня сзади за фалду фрачка, так что я невольно всем корпусом подался назад.-- Дворянчик! На конфектах воспитан! Что ж ты, щенок? повертывайся!-- вдруг яростно крикнул Федор Митрич, точно я наступил ему на мозоль.

Я повернулся к нему лицом.

-- Ел кокосы?

-- Нет.

-- Хочешь попробовать?

-- Нет, покорно вас благодарю,-- со слезами на глазах проговорил я.

-- Нет, ты попробуй. Повернись.

Слезы у меня потекли по щекам. Я повернулся.

-- Раз!

Федор Митрич ударил меня казанками кулака по голове, в темя. Слезы поплыли по моим щекам еще ниже.

"Господи! За что бьет меня этот человек! Некому за меня заступиться",-- жалобно подсказало мне мое сознание.

-- Два!

Раздался второй, третий удар, и я заплакал уже навзрыд, совершенно забывши, где я нахожусь.

-- Это что еще за нежности! -- крикнул Федор Митрич.-- Вот я тебя попробую прежде, голубчика, что ты такое знаешь. Чему тебя учили там, в твоих родовых поместьях-то?

-- Я учился...-- начал было я, но слезы душили меня,

-- Какой главный город в Персии?

Я начал отвечать. Оказалось, что я знал даже больше, чем требовалось для моего класса.