Николай Негорев или благополучный россиянин.

Вероятно, скоро у Альбина Игнатьевича истощился бы весь запас эпитетов к недоброкачественности острот: "тупо", "плоско", "глупо", "пошло" уже были истрачены, и оставались только "площадно", "дубовато" и еще два-три слова, когда Катерина Григорьевна позвала Альбина Игнатьевича и прекратила его любопытную беседу с Андреем.

-- Проводите детей домой. Пусть они пьют чай, -- в изнеможении сказала она.

Когда я слышал в детстве гнусявый голос Катерины Григорьевны, не видя ее, мне казалось, что она говорит со ступеней трона: не говорит, а изрекает великие истины. Альбину Игнатьевичу казалось, вероятно, то же самое, и его уши и кожа на лбу всегда приходили в движение при первых носовых звуках Катерины Григорьевны. В этот раз, как и всегда, готовый точно исполнять ее приказания, он собрал нас в кучку и повел вон из сада. Во всю дорогу мы не сказали ни слова. Я ломал голову, с чего бы начать разговор с Володей, Андрей ел яблоки, и, так как Альбин Игнатьевич не трогал его больше, он шел совершенно спокойно.

Вовремя явилась Катерина Григорьевна с своим офицером и тотчас же спровадила нас в детскую играть в лото. Лото, однако ж, у нас не составилось, так как Андрей начал дурачиться и тащить меня домой. Мне хотелось есть: в пансионе я уже привык обедать в полдень, и перспектива голодать у Шрамов до шести часов была так непривлекательна, что я скоро сдался на призыв брата и начал прощаться.

-- Вы попадете на виселицу, -- мрачно сказал Альбин Игнатьевич, прощаясь с Андреем.

-- А вас носом прибьют к барке, как летучую мышь, и вы будете плавать в воде! -- захохотал Андрей.

-- До свиданья-с, -- презрительно проговорил Володя, не подавая нам руки.

Мы вышли и отправились через залу прощаться с Катериной Григорьевной.

-- Ужасные дураки эти Шрамы; я их терпеть не могу,-- шепотом заявил мне Андрей, когда мы подходили к кабинету Катерины Григорьевны.

Никогда не запиравшаяся дверь ее кабинета неожиданно оказалась запертою, и из притвора торчал даже кусок драпировки. Андрей попробовал ручку, посмотрел в замочную скважину и отскочил.

-- Посмотри-ка, посмотри,-- торопливо сказал он.

Я нагнулся и увидел самую соблазнительную картину нежных объятий двух страстных любовников. Я увлекся зрелищем и был не совсем доволен, когда Андрей оттолкнул меня и начал смотреть сам.

-- Ах вы, мерзавцы! о-о-о! -- заорал вдруг он и начал бить в дверь ногами и руками.

Этот гром произведен был так неожиданно, что я окончательно потерялся и бросился бежать, не сознавая, что я делаю. Андрей догнал меня в передней, схватил свою амуницию и бросился вниз по лестнице, с грохотом волоча по ступеням свой тесак. Я последовал за ним, и мы вылетели на двор, как сумасшедшие. Разговаривать было некогда, и, тяжело переводя дыхание, мы молча начали одеваться во дворе.

-- Пойдем,-- сказал Андрей, подпоясав тесак.

За нами точно гнались злые собаки; мы выбежали на улицу и заговорили не прежде, как отойдя от дома Шрамов шагов на сто и вполне удостоверившись, что за нами нет никакой погони.

-- Будут помнить,-- впопыхах пробормотал Андрей.

-- Теперь нам больше нельзя ходить к ним,-- сказал я.

-- Ну, и черт с ними!

-- Вот ты что наделал!

-- Зачем она изменяет мужу! -- с негодованием воскликнул Андрей.-- Я вот еще скажу это самому старику, чтобы он отдул этого молодчика...

Самонадеянный тон Андрея мне не понравился, и я сказал, что хотя всякого военного нетрудно отдуть, но, вероятно, Шрам не будет марать рук обо всякого офицеришку. Это невинное замечание вызвало со стороны Андрея град ругательств, и мы расстались с ним, взаимно поклявшись не встречаться никогда более.

VI

ОВЕРИН КАК МИРЯНИН И ЕГО ПОЛИТИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ