Нил Сорский

Находясь за рубежом, послы должны были соблюдать осторожность и быть предельно внимательными. Надлежало тщательно беречь посольские документы, особенно если они носили секретный характер. Так, посол Василий Ушаков, собираясь в Литву, получил от великого князя такой наказ: «…нечто похотят тобя и волошских послов обыскивати, и ты б те грамоты… тогды истерял, как ти мочно»; а не станут обыскивать, — «держал бы еси их у собя тайно, где пригоже, в платно (в одежду. — Е. Р.) ли бы еси их ныне в свое каково встегал… чтоб как их где не знати»[470]. Исполняя дипломатическое поручение, послы должны были принимать решение единодушно. В 1503 году, отправляя послов в Литву, Иван III учил их: «Отпущаючи вас, не приказал еси вам того, чтобы меншой болшого чтил, а болший бы меншого берег да также и чтил во всем… а розни бы меж вас ни в чем не было, чтобы есте своею рознью мне нечти (нечестия. — Е. Р.) не учинили, а делу бы моему в том порухи не было»[471].

Посол должен был охранять престиж своей страны и свято беречь государеву тайну: «…отвечать только на то, что не тайно, а на расспросы тайные отвечать, что не ведаешь». Стараясь все замечать и запоминать, посол делал это незаметно, соблюдая определенный такт. В 1535 году русский посол, посланный в Литву к пленному князю Оболенскому, получил от великого князя наказ все слушать, а самому не спрашивать, «чтобы в том на тобя никоторого слова не было, что ты лазучишь и пытаешь про все». Обнаружив некоего словоохотливого и осведомленного человека, посол мог попытаться разговорить его «о тамошних делах». Но сам при этом должен был проявлять осторожность, чтобы ненароком не сказать лишнего: «…и ты с тем поговори, да болшое у него слушай, а сам в пытанье не вплетайся, чтоб дал Бог тамошнее уведати, а на собя бы тобе которого слова не нанести: хоти чего и не уведаешь, а сам без слова будешь, ино то велми добро»[472]. Миссия послов была чрезвычайно ответственной, поэтому, вернувшись на Русь, они, как правило, получали повышение по службе, новые чины или богатые государевы подарки. В XVII веке жалованье дьяков и подьячих Посольского приказа было в три — пять раз выше, чем в большинстве других приказов. Однако, если государь был недоволен своими послами, их ждала опала.

На переговорах Майко подробно перечислил все претензии Ивана III к литовскому князю: великую княгиню Елену и Александра венчали не по православному обряду (а это было принципиальное условие договора), церковь для нее, «чтобы ей близко ходити», не поставили, бояр ее свиты отослали, а приставили к ней людей «римского» (католического) закона. «А которые наши бояре и наши люди у нашие дочери живут, ино им великая нечесть чинится; а иные наши люди до смерти побиты, а иных бьют, крадут»[473]. При личной встрече с Еленой Андрей Майко передал ей «челобитье» (приветствия) и подарки от братьев — князей Василия, Юрия, Дмитрия и от сестер — княжон Феодосии и Евдокии.

В августе 1499 года Андрей Майко вместе с Федором Курицыным принимал в Москве новое посольство из Литвы. В своей грамоте, которую послы передали Ивану III, Александр Казимирович выражал недовольство по поводу того, что московский князь заключил союз с крымским ханом Менгли-Гиреем. Ответные речи послам говорили Федор Курицын и Андрей Майко. В частности, они выразили от имени великого князя нежелание отказываться от претензии на Киев. В апреле 1500 года Андрей Майко вместе с казначеем Дмитрием Владимировичем и дьяком Федором Курицыным вновь разбирал претензии литовских послов. На этот раз они жаловались на то, что князь Семен Бельский, князья Мосальские, мченские бояре со своими землями и угодьями перешли на службу к московскому князю. «Одним из условий московско-литовского договора 1494 года был запрет на переход знати вместе с вотчинами с одной службы на другую. Принимая Семена Бельского, Иван III явным образом нарушал договор»[474]. В ответ на претензии великокняжеские дьяки указали на притеснения, которые чинились в Литовском княжестве в отношении православных людей: «…коли на них какова нужа от нашего брата о греческом законе, и нам их как не приимати?»[475]