Нил Сорский

Кирилл часто скрывался за завесой юродства, чтобы не обидеть человека своим порицанием. Однажды, увидев в оконце кельи красное, лоснящееся от сытости лицо монаха Зеведея (а инок был подвержен чревоугодию), он спросил его: «Что, брат, случилось с тобой?» Тот не понял, о чем идет речь. И тогда святой сказал ему: «Вижу, брат, что не постническое у тебя лицо, а мирское, хуже, чем у объедающихся». Сам преподобный всегда соблюдал установленную для себя меру поста. За трапезой Кириллова монастыря всегда, кроме постных дней, подавали три блюда. Кирилл вкушал от двух, и то не до сытости, пил только воду. Довольствовался малым. Одежда его была самая простая, поношенная, многократно зашитая. Состоятельные люди того времени обыкновенно носили легкие и теплые шубы из пуха. Старая шуба преподобного Кирилла, сохранившаяся до наших дней, сшита из черных овчин, вывернутых мехом внутрь[175]. Богослужебные одежды преподобного — фелонь и стихарь — также чрезвычайно просты. Они сшиты из бледно-серого мухояра (бумажной ткани с примесью шерсти), подкладка фелони сделана из серого льна, а крест — из синей камки. Даже для своего времени эти вещи были простыми и дешево стоили.

Преподобный Кирилл учил своих монахов никогда не просить милостыню у мирских людей. Несмотря на почтенный возраст святой старец на церковной службе никогда не прислонялся к стене и раньше времени не садился. Монахам казалось, что «ноги его были словно столпы».

Многие эпизоды Жития несут на себе отпечаток живой разговорной речи: Пахомий Логофет записал их со слов участников событий. Вот рассказ преподобного Мартиниана. Однажды случилось ему «пойти после трапезы к некоему брату по какой-то надобности. Увидев, что тот повернул к другой келье, святой подозвал его к себе и спросил: „Куда ты идешь?“ Тот ответил: „У меня есть дело к живущему там брату, и потому я захотел зайти к нему“. Святой же, как бы укоряя, сказал ему: „Так ли соблюдаешь ты монастырский чин? Разве ты не можешь пойти сначала в свою келью и прочесть там положенные молитвы, а затем, если тебе нужно, идти к брату?“ И тот, чуть улыбнувшись, ответил: „Когда я прихожу в келью, выйти оттуда я уже не могу“. Святой же сказал ему: „Так поступай всегда: первым делом иди в келью, и келья всему тебя научит“»[176].

Когда Нил подвизался в Кирилловой обители, игумен Мартиниан возглавлял Ферапонтов монастырь. Святой (в миру его звали Михаил Стомонахов) родился около 1400 года в деревне Березники Сямской волости (ныне Березник Вологодской области). В отроческом возрасте Михаил пришел в Кириллов монастырь. Первое впечатление от встречи со старцем Кириллом было настолько ярким, будто отрок впервые увидел солнце. Пораженный красотой духовного облика преподобного, мальчик упал на колени и смог только сказать: «…возьми меня, господине, к себе». После пострига Мартиниан жил в келье святого Кирилла, служил ему, вместе с ним совершал Божественную литургию. У преподобного не было ученика ближе, чем его келейник. Когда старец завершил свой земной путь, Мартиниан покинул обитель и ушел на озеро Воже. Здесь он поселился на пустынном острове и стал безмолвствовать. Впоследствии на месте его уединенной кельи возник монастырь, который Мартиниан освятил в честь Преображения Господня. Не позднее 1437/38 года он по приглашению братии Ферапонтова монастыря стал ее игуменом[177]. События осени 1446 года сблизили Мартиниана с Василием Темным. Житие преподобного говорит о том, что именно он, а не кирилловский игумен Трифон, благословил великого князя на борьбу с Шемякой. Именно здесь, в маленькой заволжской обители, Василий II нашел для себя утешение и поддержку. Пребывая в слепоте и не видя лица игумена, великий князь, возможно, острее, чем окружающие, почувствовал притягательную силу благодати, которая исходила от святого. Он смог открыть Мартиниану свое сердце и говорить о пережитом.

Едва великий князь вернулся в Москву, как в Ферапонтов монастырь прибыл гонец. Княжеская грамота, которую он привез, повелевала игумену прибыть в столицу. В декабре 1447 года Василий II поставил Мартиниана игуменом Троице-Сергиева монастыря и избрал его своим духовным отцом. Известно послание русского духовенства от 29 декабря 1447 года, направленное Дмитрию Шемяке, в котором в числе первых упомянуто имя троицкого игумена Мартиниана[178].