Нильские тени

— Замечательно, Моди, я рад это слышать. Намного лучше, чем быть одной… Мне он понравился; в целом, несмотря на некоторые закидоны.

— Он не всегда выглядит дурачком, — сказала она. — У него есть и другие стороны. Просто он молод и иногда романтизирует действительность и… что ж, он ещё молод.

«Вот лисица», — подумал Джо и тепло улыбнулся:

— Для мужчины это нормально. Насколько помню, когда-то я и сам был романтиком.

«Надеюсь, он усыновит Бернини. Или эти голубки попросят, чтобы я дал им разрешение сменить Бернини фамилию, а алименты бывшая благоверная будет тянуть по-прежнему?»

— Не волнуйся, Мод, любовь моя. Всё будет в порядке, я знаю это… А о чём ты только что думала, интересно? Кроме этой хорошей новости о Гарри?

— О, я думала об Иерусалиме. Один друг оттуда прислал мне недавно письмо, спрашивая, может ли чем-нибудь помочь. Он не знает, что я делаю в Каире, — что я на самом деле здесь делаю, — и пишет, что может найти мне место в Иерусалиме.

— Это просто замечательно, Моди. У тебя очень хорошие друзья.

— Мне повезло.

— «И Случай — бог-изобретатель» тоже, конечно. Но в основном-то это твоё неравнодушие к нуждам других людей, забота. Это много значит для них. Это им помогает. Для них ты — неподвижная точка, стабильная в потоке и суматохе.

Она нахмурилась.

— Неподвижное очко?

— Ага. Источник спокойствия и уверенности!

— Я себя так не ощущаю. Не чувствую, что в моей жизни есть что-то определённое, устоявшееся. Всё валится на меня, — один мучительный опыт за другим, — и ни с одним из них я не справилась сама.

— О да, Моди, но живёшь лучше, чем большинство здесь. Ты много работала, чтобы понять людей; это видно по заваленному письмами столику в прихожей. Я заметил, что там лежат письма со всего мира, от людей, с которыми ты дружишь на протяжении многих лет, людей, которые помнят тебя и хотят оставаться на связи, потому что это помогает им жить.

— В военное время людей так ужасно корёжит. Они рассеяны и напуганы.

— Да, но это ведь не только в военное время. Это вечная данность жизненного пути, это было и будет. А ты помогаешь им. Стерн как-то упомянул об этом в письме ко мне. «Все те люди, которые пишут Мод из своих маленьких уголков мира, смогут ли они справиться без неё?»

— Это было очень мило с его стороны, но, конечно, они бы прекрасно справились.

— Ты делаешь для них нечто особенное, Моди. Вы делите воспоминания, а это есть доверие, вера. Они ждут этого от тебя, и ты даёшь это им, и это много значит. По-настоящему ужасно, когда у людей не остаётся веры продолжать бороться, когда кажется, что уже не имеет значения, выживут они или нет, потому что они ничего не могут сделать. И всем вокруг всё равно.

Всем вокруг, кроме тебя, Моди!

И именно тогда малейшая вещь может изменить многое.

«Я должен написать Мод, она, должно быть, ждёт письма. Я давно не писал».

Когда всё кажется чёрным и безнадежным, даже такая мелочь может стать чем-то, за что можно держаться. Может быть, даже станет разницей между жизнью и смертью.

Дать надежду на лучшее хотя бы одному человеку — это прекрасно, это как возложение рук. Когда нам делают добро, мы учимся думать не только о себе.

И ты это делаешь, Моди, и люди это чувствуют.

— Трепло, — сказала она смущённо.

— Эт правда, — ухмыльнулся Джо, — разговоры всегда были моей слабостью. Длинные, цепляющиеся друг за друга мысли, роящиеся вокруг, как пилигримы у Фаюмского оазиса. Разговоры, золото бедняка.

Мод посмотрела на него и серьёзно спросила:

— Тогда скажи мне, Джо, почему письма всегда приходят издалека? Почему они всегда откуда-то издалека?

— Потому что, переезжая и странствуя, ты усердно искала своё место.

«Странный вопрос, — подумал Джо, — Рыба ищет… Да чего это я? не только женщины. Все мы люди, все — человеки. Жениться, что ли, на той индейке-хопи? И самогон гнать… если выживу».

— Слишком много мест, — пробормотала она. — Иногда я задаюсь вопросом, найду ли я когда-нибудь своё. Разве я многава хочу?

— Конечно найдёшь, Моди. Когда-нибудь, после войны.

Она откинула назад волосы.

— Да, — прошептала она. — После войны…

Джо глядел на Каир, крыши и сохнущее бельё. Жилище Мод было недалеко от маленькой площади, где Джо недавно видел сидящего в пыли Стерна.

Нищего.

А внизу, чуть дальше по переулку, играли дети. Они нацарапали фигуры на твёрдой земле аллеи, круги и квадраты, и, следуя какому-то сложному набору правил, прыгали на одной ноге.

— Надеюсь, это не какая-нибудь военная игра, — сказал Джо.

— Что?

— Дети играют. Там, внизу.

Мод перегнулась через перила, улыбнулась.

— Разве ты не знаешь? Это греческие классики.

— У арабов? Это примерно как бейсбол в Сибири. И как они могли этому научиться, интересно?

— Не могу себе представить. Должно быть, их научила какая-то старая греческая дама.

— Учитывая прыжки на одной ножке, более вероятно, что молодуха.

— Да, — рассмеялась Мод, — я знаю эту семью. И они не арабы, Джо, они — кайрены; тут такая смесь культур…

Тот порог, где спит кот, это дверь в их кухню. Он там?

— Кот? Да, есть такой, крепко спит. Как его зовут?

— Гомер. Ждёт ужина, значит.