Ниндзя с Лубянки

Распаливший сам себя и взбешенный собственными мыслями, Папа взревел «Ямэ!», остановив показ техники претендента на второй дан, в способностях которого ни у кого не было сомнений, и коротким рыком старого тигра вызвал следующего кандидата. Развернувшись к северной стене, Тэссин увидел, что почетный гость сегодняшнего экзамена – худой и мрачный узколицый старик в дорогом черном кимоно с фамильными гербами, лысоватый, с длинной седой бородой и острым, цепким взглядом, сидевший рука об руку с главой Кодокана доктором Кано, – одобрительно и еле заметно кивнул ему. «Папа» на мгновение замер и четким, быстрым движением поклонился гостю, не затратив на это ни одной лишней доли секунды, но полностью выразив свое почтение. «Даже поклон нынче – наука, недоступная нынешним балбесам. Хорошо, что Сакамото-сэнсэй не таков», – с гордостью за себя и благоговением перед узколицым подумал Тэссин, и еще больше напустив в своем облике элементов тигра-самурая, рявкнул на недостаточно точно выполняющего ритуал кандидата. Тот испуганно поклонился великому Тэссину, поправился и продолжил выступление. «На таких людях, как Сакамото-сэнсэй, держится Великая Япония, – продолжая настраиваться на волну самурайского благолепия, размышлял Тэссин. – Пусть он и стар, но его ценил великий император Мэйдзи. Иначе бы он не назначил его учителем этики в придворный колледж, где учился и обожаемый сын Мэйдзи, и где теперь учатся его внуки. Говорят, что наш сюзерен болен. Вряд ли его правление будет долгим, но ему помогают духи-ками, раз он, в свою очередь, назначил Сакамото-сэнсэя наставником уже своих детей и хранителем придворной библиотеки. Это поистине мудрое решение, ибо другого такого человека, столь любящего родину и ненавидящего варваров, вряд ли удастся найти в Великой Японии».

Тем временем сам Сакамото, столь превозносимый в это время в мыслях «Папаши Тэссина», наклонился к уху главы школы дзюдо:

– Сегодня я привел сюда двоих своих учеников, чтобы они могли своими глазами увидеть и Кодокан, и его достойного основателя.

Не разворачиваясь друг к другу лицами, Сакамото и Кано искоса обменялись короткими учтивыми поклонами, после чего наставник императора продолжил:

– Сожалею, что оба они не учатся в придворном колледже, в котором так блистательно преподавал Кано-сан и где ныне преподаю я. Они ученики лишь колледжа при Кёику дайгаку, но мальчики очень способные. Один из них мой приемный сын – Рютаро, а второй – наследник славного рода Ода, сын бывшего министра иностранных дел.

– Уверен, что, окончив Кёику дайгаку или Токийский императорский университет, который патронирует Сакамото-сэнсэй и в котором я сам когда-то имел счастье обучаться, эти юноши приумножат славу нашей страны, – церемонно ответил Кано, и сэнсэи снова раскланялись, слегка присвистывая при этом губами в знак особого почтения друг к другу.

Мальчики, которых они обсуждали – молодые люди лет семнадцати, одетые, как и большинство присутствующих, в хакама и кимоно, – скромно сидели справа от стола высокой комиссии и пожирали глазами происходящее. Хотя оба с детства практиковались в самых разных единоборствах, а приемный сын Сакамото, несмотря на малый вес при очень высоком для японцев росте, вообще был чемпионом колледжа по сумо, но в Кодокане они были впервые. Юношей поразили размеры зала – таких огромных додзё трудно было найти в маломерной и тесной Японии. По уровню же престижа в стране, где боевыми искусствами занимался каждый третий мужчина и каждая четвертая женщина, соперничать с ним мог только знаменитый, построенный еще в прошлом веке Бутокудэн – Павильон воинской добродетели в старой императорской столице Киото. Лучшим ученикам колледжа Кёику дайгаку уже доводилось там бывать на товарищеском матче по дзюдо между их университетом и университетом Рицумэйкан. Убранство обоих залов было схоже – в традиционном стиле оформленные места для глав школ, синтоистские алтари камидза, темные от времени колонны, не новые, но чистейшие татами. На стенах, над раздвижными окнами и воротами – бесконечные ряды вертикальных дощечек с искусно выписанными именами учеников. Разными были только люди. Поговаривали, что в Киото не очень любили основателя дзюдо, а он не слишком жаловал старую столицу и представителей ее школ. Кано был представителем «новой аристократии» – из тех японцев, которые сделали сами и себя, и страну, победившую древний, спящий в опиумном дурмане Китай, и хвастливую, но грязную, страшную и пьяную Россию. В Киото же по-прежнему в почете были те, кто гордился подвигами старой, давно уже не существующей Японии. Сакамото-сэнсэй был родом как раз из Киото, но, судя по уважению, оказываемому им главе школы дзюдо, чувствовал в нем нечто такое, что недоступно было остальным, не столь прозорливым уроженцам старой столицы.