Ниндзя с Лубянки

Представители Кодокан-дзюдо занимались по совершенно другим, похожим на европейские и американские, методикам, предпочитая не следовать кондовым, да и, по правде сказать, весьма туманным наставлениям самураев прошлых веков, а беря на вооружение новую науку побеждать, которую тут же при них придумывал и на них же проверял основатель школы. Справедливости ради надо сказать, что выигрывали они хотя и часто, но далеко не всегда, и поэтому тоже не очень любили ездить в Киото. Несколько раз проиграв тамошним борцам, специалисты из Токио переписали правила схваток и теперь формально не могли встретиться со своими противниками в свободном поединке – правила не позволяли. Хитрость и ум Кано в очередной раз помогли одержать победу в тот момент, когда поражение казалось неизбежным. А что может быть более абсолютным олицетворением искусства «гибкого пути» – дзюдо? Возможно, именно это и привлекало в нем наставника принцев Сакамото, слывшего консерватором, но любившего говорить, что «хотя прошлое и дает нам уверенность, только новое приводит нас к победе». Он видел в дзюдо новое, неведомое оружие, которое не мощью меча, а силой популярности завоюет для Японии новый мир.

Юноши, искренне увлекавшиеся историей национальных единоборств и старающиеся как можно чаще практиковаться в них, это знали. Оттого приглашение приемного отца Сакамото побывать на церемонии сдачи экзаменов на повышение мастерских степеней в Кодокан восприняли с радостью и удовольствием, хотя, разумеется, внешне постарались никак этого не выдать. Однако скрывать восхищение от присутствия в непосредственной близости легенды дзюдо становилось все труднее по мере того, как хватка самурайского этикета слабела под воздействием эмоций болельщиков. Молодые люди внимательно следили за происходящим на татами, неосознанно отдавали свои симпатии тому или иному борцу, радовались или огорчались его уровню исполнения техник.

В это время Папа Тэссин, сопроводив колкими замечаниями выступление предыдущего кандидата, а теперь, наоборот, ничем не выдавая своих искренних эмоций и все же немного запнувшись при чтении списка, хрипло выкрикнул:

– Васири-сан! Русский! Претендент на повышение степени до второго дана! Коси-вадза!

В зале это объявление вызвало заметное шевеление и легкий шум: знающие объясняли непосвященным, что русский по имени Васири вырос в Японии, учился в православной семинарии при русском храме Никорай-до, что возвышается над всем Токио на холме Суругадай. Русский говорит по-японски, как японец, вежлив и благороден, как японец, одевается, как японец, ест и спит, как японец, но на голову выше и намного сильнее почти любого японца. Говорят, сам Кано-сэнсэй несколько лет назад принял его в Кодокан и спустя два года вручил ему – чуть ли не первому из иностранцев – черный пояс. Токийские газеты прозвали его «Русским медведем», и это не случайно. Молодые люди тоже слышали эту историю, и за иноземной знаменитостью наблюдали особенно пристально. На татами вышел здоровенный, пожалуй, на голову, а то и на две, выше большинства присутствовавших здесь японцев, лысый мужчина с красивым, чуть асимметричным лицом – правая бровь, как будто после неудачно сросшегося перелома, была у него все время удивленно приподнята. Плечи широкие, походка чуть вразвалочку, ноги по-кавалерийски кривоваты. Перед татами выглядел он весьма достойно, ритуал выполнял четко, и было видно, что для него это ровно так же естественно, как и для японских выучеников Кодокана. «Уки отоси! Ката гурума! Уки госи! Хараи госи! Цурикоми!» – гремел голос Папы, который, казалось, все не хотел поверить, что «Русский медведь» пройдет все испытания. «Ура нагэ! Цуми гаэси! Ёко гурума!». Но после каждого выкрика тут же раздавался мощный шлепок напарника о татами, свидетельствующий о том, что русский проходит испытание чисто. Наконец воцарилась тишина напряженного ожидания. Доктор Кано, хоть и сидел в японском костюме, по европейскому обычаю похлопал претенденту. Следом весь Кодокан взорвался овациями в адрес русского атлета. Юноши посмотрели на своего наставника: Сакамото вслед за Кано сделал движение, напоминающее попытку аплодисментов, но, как будто одумавшись, плавно убрал руки в длинные, как крылья ворона карасу, рукава своего черного кимоно. Ребята поняли, что и им лучше воздержаться от оваций.