Ниндзя с Лубянки

Из общежития Чен вышел задумчивый. Чжоу, теперь это становилось совершенно ясно, был не просто поваром. Осторожная почтительность, с которой старшина общежития говорил о нем, регулярные визиты во Владивосток, сильное и откровенное удивление при известии, что Чжоу ведет какие-то дела с японцами, – все это не слишком подходило для разговора об обычном безработном кашеваре. И почему, интересно, о нем должны знать в прачечной?

Китайских прачечных в Москве все еще оставалось довольно много. Сохранились они с дореволюционных времен и ныне числились одним из основных видов деловой активности выходцев из Поднебесной. В последнее время, правда, дела у них шли не особенно хорошо: москвичи после ликвидации нэпа все меньше отдавали в стирку белья и сорочек – не было денег, и стирать-то стало особо не для кого. Большая часть населения русской столицы теперь пролетарии. Зачем им надо отдавать свои рубахи и кальсоны в прачечную китайцам за деньги, если русские бабы делают то же самое на коммунальной кухне совершенно бесплатно? Положение китайской диаспоры пока еще спасал начинающийся по всей стране голод. Москву он уже затронул, и настоящий чай из продажи давно пропал. Его выдавали микроскопическими дозами по карточкам, и это был, конечно, не чай, а чайная пыль. Истинный напиток богов москвичи – известные на всю страну чаехлёбы – могли купить только у них – «ходей», как называли в России выходцев из Поднебесной. Торговали китайцы и трубочками, в которые, если подуть, с другого конца надувался краснорожий чертик, смешно пищавший человечьим голосом при сдувании: «Уйди – Уйди!» Но все же прачечные еще жили, и, оказывается, одна из них существовала на Знаменке, под носом у высших советских военных.

«Интересно, – размышлял Арсений Тимофеевич о причинах такого местоположения. – С одной стороны, логично. Арбат и его окрестности – место в Москве дорогое, престижное. Люди тут живут часто непростые, с должностями, квартирами и даже прислугой. Такие как раз имеют возможность сдавать свою одежду в стирку китайским прачкам, но…» Чен хорошо знал о японской методике ведения слежки за военными объектами, безотказно срабатывавшей и в китайскую войну 1894–1895 годов, и в войну с Россией десятилетием позже. Японские разведчики любили, прикинувшись теми же китайскими прачками или, еще лучше, открыв фотоателье напротив ворот вражеской воинской части, вести наблюдение за ее жизнью, распорядком, переписывать по биркам имена господ офицеров или делать их групповые фото, на которых с оборотной стороны непременно указывались должности, звания и фамилии всех запечатленных на память, равно как и действительные наименования их подразделений и частей. «Неужели здесь то же самое? Надо будет передать информацию нашим, чтобы проверили аккуратно, – думал Чен, – но это потом. Сначала – Чжоу».

Прачечную найти оказалось непросто. Она ютилась в подвале особняка, еще недавно использовавшегося в качестве здания Военной академии. Первое, что увидел Марейкис, спускаясь во влажный, дышащий паром и насквозь пропахший стиркой подвал, был огромный, прислоненный к стене стенд, явно снятый из какого-то учебного класса той самой академии. В стенд по верхнему краю было вбито множество гвоздей, на которых висели землистого цвета папки фабрики «Картонажник» с вставленными в них заляпанными листами бумаги и примотанные резинками огрызки карандашей. Изредка к стенду подходили люди, одетые в широкие штаны, но голые по пояс, обутые в клеенчатые тапки без задников, – видимо, учетчики – и что-то быстро-быстро заполняли в листочках по-китайски. Чен попытался прочесть небрежную скоропись, но наполовину понял, наполовину догадался, что это всего-навсего учетные ведомости поступившего, постиранного и выданного белья. Подробнее разобраться в скорописи ему было сложно. Намалеванные грубыми рабочими руками иероглифы лишь отдаленно напоминали ему роскошные образцы скорописи, которые он изучал в колледже и которыми был увешан дом Сакамото-сэнсэя. Да и внимание Арсения привлекли не иероглифические записи, а то, что было под ними, под грязными бумажками. Стенд отображал построение советской кавалерийской дивизии в обороне. Специальными знаками обозначались части и подразделения – полки, эскадроны, взводы, их сектора обстрелов и места размещения штабов, устройство связи между ними. В углу, на особо выделенном квадрате, оказалась аккуратно вычерчена организационная структура той самой дивизии, что теперь схематично оборонялась в душной и горячей прачечной, перечислялось ее вооружение, приводился список приданных подразделений.