Ниндзя с Лубянки

Чен с полминуты постоял у стенда, удивленно изучая его и невзначай приглядываясь к пробегавшими то и дело мимо прачкам – мужчинам, на вид которым можно было дать от 15 до 50 лет. Похоже, что кроме Марейкиса стенд не интересовал никого. Но вот очередной полуголый китаец подбежал не к бумагам, а к Чену и жестом поманил его за собой. В маленьком кабинетике, спрятавшемся в одном из бесчисленных коридоров, Арсения встретил «Чингисхан номер два», как он немедленно окрестил очень похожего на старшину из общежития человека. Возможно, они были братьями, и Арсению оставалось только в очередной раз удивиться. Теперь – тому, что к его приходу здесь были готовы. Заведующий прачечной, восседавший в китайских штанах и толстовке совслужащего за столиком, где приютились статуэтки сразу несколько каменных трехлапых жаб, неторопливо разливал чай. Предложил Чену (тот отхлебнул и узнал самый обычный уронча), и на не самом вежливом уровне китайского языка задал вопрос о том, на кой, собственно, ляд японскому бизнесмену понадобился Чжоу. Но и Арсений за время, пока он то на трамвае, то пешком добирался до удивительной прачечной, успел подготовиться к такому приему.

Он доверительно сообщил директору прачечной, что японская компания во Владивостоке слышала о продовольственном и чайном кризисе, постигшем Москву, и ищет неформальные пути развития бизнеса. В свой прошлый приезд во Владивосток господин Чжоу встречался с шефом Оды и пообещал навести кое-какие справки, а полученную информацию передать, за вознаграждение, конечно, в следующий приезд. Более того, японцы выдали Чжоу кредит – сумму пусть и небольшую, но все же деньги. Хотелось бы получить отчет. С кого?

«Чингисхан номер два» недоверчиво посверлил булавочными глазками Чена и вот тогда-то, после некоторого раздумья, и отправил его к Ильинским воротам, в «Китайский чай». Сказал, что Чжоу – уважаемый человек, и в «Китайском чае» работают очень уважаемые люди. Они сумеют разобраться между собой. Пусть Ода-сан обратится к ним. Глядишь, и помогут китайские уважаемые люди японскому уважаемому человеку.

Поэтому и пробирался сейчас Арсений Тимофеевич по Китай-городу, искренне удивляясь тому, как в сердце советской столицы мог уцелеть район таких трущоб, характерный больше для старых, царскорежимных времен. Протиснувшись среди нищих, торговцев рухлядью, цыган с медведями и гадалок и стараясь при этом не запачкать свой замечательный импортный костюм, Чен оказался перед одноэтажным бараком с надписью над дверью «Китайский чай» на русском и китайском языках. Когда Арсений уже собирался эту дверь открыть, рядом вырос китаец среднего роста, но, сразу видно, очень крепкий, физически развитый, в широких штанах и китайской куртке, с четками в левой руке. Он не двигался, ничего не говорил и только очень внимательно смотрел на Чена, как будто оценивая его решимость войти. Марейкис на мгновение остановился, вспоминая, что надо делать в таких случаях с точки зрения его старых японских учителей, но, не вспомнив ничего, кроме того, что решительность сама по себе является высшей добродетелью, толкнул дверь.

Ожидая попасть в какой-то отвратительный притон, а именно так Арсений рисовал себе конечную точку своего маршрута после китайского общежития и китайской прачечной, Чен растерялся. Он вошел в самый обычный советский магазин, где на прилавке лежали счеты и стояли новенькие весы с жестяными чашами и стоял набор черных гирь. На стенах висели плакаты, призывающие экономить хлеб и мыть руки перед едой. С января томилось загаженное мухами объявление о проведении 7 января антирождественского вечера, а в углу почему-то красовался портрет пролетарского писателя Максима Горького, сурово напоминающий всем посетителям магазина, что «если враг не сдается, его уничтожают!». Только оглянувшись и рассмотрев повнимательнее интерьер этой торговой точки, можно было заметить большое количество изящных стеклянных банок экзотических форм, наполненных наполовину, на одну или на две трети сушеными листами разных оттенков коричневого и зеленого цветов, многие из которых были скручены в причудливых форм шарики. Здесь, как и в прачечной, на прилавке, между счетами и весами, стояла почерневшая от времени подставка для разлива чая, по периметру которой сгрудились трехлапые керамические чайные жабы, а в воздухе витал странный, терпкий, но одновременно сладковатый, слегка отдающий уксусом запах.