Ниндзя с Лубянки

Марейкис быстро шагал от Знаменки к Ильинским воротам, пробираясь через непрерывную череду стройплощадок. Сначала пришлось миновать огороженный бесконечным забором бывший Охотный Ряд. От старого мясного базара уже почти ничего не осталось, снос был закончен, но и ограждения не спасали от все еще висевшей в воздухе пыли и криков рабочих. Сквозь приоткрытые ворота виднелись суетящиеся работяги в кирзовых сапогах, тяжелых ботинках, шароварах и грязных брезентовых куртках. Не меньше половины из них были женщины. У некоторых из них на ногах и вовсе было нечто вроде лаптей с онучами. И женщины, и мужчины по-муравьиному сновали в непонятных направлениях с тачками, груженными землей и строительным мусором, время от времени вытирая вспотевшие лбы под холщовыми косынками красного или синего цветов и громко, с задором, ругаясь похабными словами на чем свет стоит. Изредка из ворот выезжали громадные грузовики, вывозившие куда-то на окраины советской столицы те остатки Охотного Ряда, которые строительная комиссия признала негодными для использования при возведении на этом же месте новой гостиницы.

Едва миновав грандиозное строительство и выйдя на Лубянскую площадь, недавно переименованную в площадь Дзержинского, Марейкис снова увидел забор. Огромный старый фонтан, обеспечивавший когда-то водой всех московских извозчиков и жителей округи, уже не работал и скрылся из виду за зелеными досками. Моссовет на днях опубликовал постановление о закрытии крупнейшей в Москве поилки и об устройстве на этом месте парковой зоны отдыха. Вскоре должен был наступить черёд Китайгородской стены с ее башнями, куда переселилась часть лавочников и с Китай-города, и даже с Сухаревки. Там внезапно кто-то распространил слух, что и башню в ближайшие дни взорвут, и главный рынок Москвы снесут в одночасье. Хотя московские власти немедленно выступили с опровержением, часть старьевщиков перебралась сюда – под стены и на стены Китай-города, где Советская власть до сих пор воспринималась как нечто почти иллюзорное.

Даже наверху, на старых артиллерийских площадках вдоль стен, жили люди. Стояли палатки, между давно уже проросшими сквозь древнюю кирпичную кладку березами и топольками были натянуты брезентовые тенты, стояли печки, дощатые коробки, служившие одновременно и столами, и стульями. Все это живописно расцвечивалось старыми, грязными и дырявыми тряпками, выполнявшими функции ковров, полотенец и даже одежды местных жителей – в массе своей профессиональных нищих, с высоты старой крепостной стены наблюдавших за рынком, милицией и всей прилегающей к стене территорией. Сегодня неожиданным образом эти коммунальные проблемы усложнили задачу Арсения Тимофеевича Чена.

Путь Марейкиса лежал как раз сюда. В китайской прачечной на Знаменке, почти прямо напротив здания Наркомата по военным и морским делам, ему удалось узнать, что нужный ему человек живет здесь, у Ильинских ворот, и найти его можно в магазине под названием «Китайский чай Чжоу». На Знаменку Чен попал, в свою очередь, из Марьиной Рощи, из китайского общежития. Марейкису пришлось наведаться туда самому, чтобы навести справки. Для визита он не стал придумывать какой-то необыкновенный маскарад. Просто надел один из лучших костюмов, взяв шляпу и тросточку. Придя в общежитие, быстро нашел старшего и, разговаривая с ним по-китайски, старался не скрывать отчетливый японский акцент.

Господина Ода, как представился Чен китайцу – еще не старому пройдохе с внешностью и манерами Чингисхана на покое, очень интересовало исчезновение господина Чжоу. Так как господин Ода представляет в Москве одну японскую компанию, уполномоченную вести дела по самым разным торговым вопросам, объяснял Чен китайцу, его крайне беспокоит телеграмма из Владивостока, где ожидали прибытия господина Чжоу для переговоров о поставке в Москву чая и других товаров из Японии в обход, так сказать, препонов советской бюрократической системы Внешторга.

Китаец заволновался. Клялся, что ничего не знал ни о каких переговорах с японской компанией, равно как и о причинах отъезда Чжоу во Владивосток. Только обмолвился, что Чжоу – очень уважаемый человек, разговаривать о котором за глаза не только недостойно, но, может быть, даже и небезопасно. А что до Владивостока, так нет причин беспокоиться. В конце концов, господин Чжоу если что-то сказал, то обязательно сделает, а во Владивостоке он бывает раз в два-три месяца, так что нет, нет ровным счетом никаких причин для беспокойства. Но если уважаемый господин Ода все-таки взволнован и испытывает некоторую тревогу, то он может справиться о здоровье Чжоу в прачечной на Знаменке, напротив военного министерства русских.