Niro. Сборник рассказов.

Он открыл глаза. Что он понял сразу — так это то, что ямы не было. Была огромная комната с белыми, покрашенными водоэмульсионкой стенами, в человеческий рост выложенными кафелем. Потолок поражал своей бесконечностью. Свет, приглушенный наполовину закрытыми жалюзями, не мешал, напротив — от этого мягкого солнечного потока становилось тепло и спокойно.

— Эй! Я здесь! — откуда–то сбоку донесся тот же самый голос. — Голову поверни!

Он повернул. И тут же увидел рядом с кроватью стойку с флаконами, от которых спускались к его предплечью прозрачные пластмассовые трубки. Заканчивалось все это иглой, убегавшей в вену. В фильтре были видны капли, медленно нависающие и падающие вниз. На помойку все было похоже еще меньше, чем на яму в поле чернозема.

Сфокусировав зрение, которое все пыталось сыграть с ним какую–нибудь шутку, превращая в расплывчатые потеки все дальше метра от них, он понял, что находится, по–видимому, в палате какой–то больницы. Длинные два ряда коек были выстроены вдоль стен, убегая в бесконечность. Возле некоторых кроватей стояли каталки — такие кровати были пусты, несмотря на то, что стойки с капельницами были и там.

Через две койки в его ряду на локтях приподнялся какой–то бритоголовый человек и с любопытством разглядывал новенького. В глазах светилась насмешка; больничная пижама была расстегнута на груди, являя на всеобщее обозрение большое свежий шрам в области сердца.

— Привет, — сказал бритоголовый. Кивок в ответ вызвал головокружение; пришлось закрыть глаза, но это только ухудшило состояние. Казалось, что весь мир вокруг него вращается со все возрастающей скоростью. Открыв глаза, удалось зафиксировать взгляд на трещине в потолке — тошнотворное вращение прекратилось.

— Бывает, — сочувственно сказал бритоголовый. — У новеньких всегда так. Сюда ведь попадают после…

— Куда — «сюда»? — перебил Он бритоголового. С этого вопроса и надо было начинать.

— Как куда? Ты что, не знаешь, где ты? — удивлению бритоголового не было предела. — Ну ты даешь! Нас здесь около пяти тысяч, и все всегда были в курсе…

— Сколько? — будто ослышавшись, переспросил Он соседа по палате. — Пять тысяч? Что же это за больница?

Бритоголовый сел на кровати (благо, в его венах иглы сейчас не было) и, склонив голову и прищурившись, переспросил, как попугай:

— Больница? Ты сказал — больница?

Тишина.

Бритоголовый встал с кровати, нащупал под ней тапочки и подошел поближе.

— Откуда ты такой взялся? — задумчиво пробормотал он себе под нос и приблизился к изножью кровати новенького. Тот обратил внимание, что на спинке кроватей (и на его в том числе) висят пластиковые таблички с какими–то надписями. И прежде чем бритоголовый прочитал то, что было на Его кровати, Он попросил:

— Вслух!

— Читаю, — ухмыльнулся тот в ответ. — «ХОАКИН ДВЕ ТЫСЯЧИ ДВА». Все. Понял?

— Нет.

— И я не понял. У нас у всех побольше твоего написано. У меня, например — «Вандерер Эм Тысяча семьсот пятьдесят шесть. Копилефт бай Корея»… И еще что–то по–английски, — бритоголовый явно гордился своей надписью на табличке.

— Ну и что? — настороженно спросил Стрелок. Сосед пожал плечами и направился обратно к своей кровати. Где–то вдали возник топот множества ног и скрип колес — по проходу между кроватями мчались три человека в белых халатах, толкая перед собой пустую каталку.

— Опять… — проворчал Вандерер и накрылся одеялом с головой. Метрах в двадцати от Хоакина санитары остановились, вытащили из–под одеяла маленького человечка, который отчаянно и почему–то молча сопротивлялся. Уложив его на каталку, они пристегнули его ремнями через грудь и бедра и на такой же скорости укатили в обратном направлении.

— «Радиога тысяча», — грустно произнес Вандерер, когда шаги затихли вдалеке. — Неужели где–то о нем еще не слышали?

— Эй… — усталым голосом позвал Хоакин. — Ты слышишь, Вандерер?

— Ну?

— У меня ног нет.

— У меня сердца нет, ну и что?

Хоакин замолчал — сильнее такого ответа трудно было что–то придумать. Он с грустью посмотрел туда, где должны были быть его ноги, а вместо этого одеяло плоско расстилалось и подворачивалось под матрас. Так хотелось встать, как Вандерер, пройтись по палате, читая чужие таблички, разобраться, кто же он на самом деле, ради чего были все те кошмары его короткой жизни. «Кто я?» — вопрос, за ответ на который он не пожалел бы тех ног, которые у него отняли.

Тем временем Вандерер, по–видимому, заснул. Откуда сбоку, будто бы из окна, появилась миловидная медсестра, которая деловито проверила состояние иглы, ободряюще похлопала Хоакина по щеке и поменяла бутылки на стойке. Хоакин, как зачарованный, смотрел на девушку в белом халате и не знал, что же у нее спросить.

«БАЗА ДАННЫХ ОБНОВЛЕНА. НОВЫЕ КОМПОНЕНТЫ ПОДКЛЮЧЕНЫ».

И Хоакину тут же захотелось назад, в свою яму, где не будет никаких палат, кроватей, каталок и капельниц. Но ничего нельзя было изменить в происходящем, оно существовало независимо от желания всех, лежащих сейчас в палате.