Niro. Сборник рассказов.

Если когда–либо вы будете стоять перед выбором «все или ничего» — не стоит опрометчиво жертвовать символами. Я думаю, что тогда, когда я стащил с шеи шелковый шнурок и сжал в ладони маленький плоский крестик — именно в это мгновенье я распрощался со своей прошлой жизнью.

Спустя пару секунд невидимые моторы вновь принялись медленно вращать полуокружность аппарата, приближая его к моей голове. Где–то на экранах уже возникали срезы моей шеи с шагом в два миллиметра; несколько нейрохирургов застыли перед компьютерами, ожидая увидеть нечто, достойное диссертации. Мои глаза были прикованы к датчикам, периодически сверкающими яркими лучиками; аппарат уполз куда–то вниз, под стол…

Открыв глаза, я увидел прямо перед собой экран цветного телевизора; шли новости. Симпатичная дикторша пыталась объяснить мне причины подорожания нефти и других энергоносителей. Оглянулся по сторонам; слева была салатовая кафельная стена, справа — белая ширма; за ширмой кто–то хрипел. Помещение было мне незнакомо.

Каким–то десятым чувством я понял, что на лице у меня — многодневная щетина. Провел рукой, убедился в собственной правоте. На исследование я уходил гладко выбритым, значит… Да черт его знает, что это значит!

Приподнявшись на локтях, я огляделся. Просторная палата, увешанная и заставленная огромным количеством аппаратуры; плотно закрытые двери с непрозрачным стеклом; пост медсестры — пустует, разложены раскрытые журналы, горит настольная лампа. Хрип за ширмой начинал раздражать.

Попытавшись встать, я понял, что сил мне на это может не хватить; я быстро покрылся холодным липким потом, руки мелко затряслись, я упал на подушку. Прислушавшись к своему внутреннему состоянию, я пришел к неутешительному выводу — по–видимому, со мной что–то случилось во время исследования, что–то вроде побочного действия этого самого резонанса, и я попал то ли в реанимацию, то ли в палату интенсивного наблюдения… Сколько времени я провел здесь?

Внезапно хрип за ширмой затих. Одновременно с этим запиликал какой–то очень громкий датчик. Спустя несколько секунд дверь распахнулась, вошли две молоденькие медсестры и направились к той постели, что была скрыта от меня натянутой на каркас простыней. И одна из них встретилась со мной взглядом.

Я попытался улыбнуться. Она закричала и упала в обморок. Вторая остановилась; правая щека у нее странно задергалась.

Тогда я раскрыл рот, чтобы произнести что–нибудь успокаивающее и ободряющее. Вторая девочка едва не споткнулась о свою подругу, лежащую на полу, и вылетела в коридор…

Спустя десять минут в шоке был уже я — выслушав все то, что мне рассказал дежурный реаниматолог.

Сцепив руки под одеялом и сжав до боли зубы, я слушал, слушал… Факты убивали меня.

Я пролежал в боксе реанимационного отделения один год и два месяца — находясь в состоянии комы. Моя жена развелась со мной четыре месяца назад и уехала к матери; теперь между нами была пропасть в четыреста дней и шесть с половиной тысяч километров. Моя корпорация уволила меня, найдя какие–то зацепки в страховом кодексе. И лишь моя пуля в башке никуда не делась — она тихо сидела в левой височной доле.

Когда лучи ядерно–магнитного резонанса коснулись её, мои глаза закрылись, дыхание стало редким и поверхностным, пульс — едва ощутимым. Врачи с интересом разглядывали изнанку моего черепа — а кома уже охватила меня, отключила сознание, заставила расслабиться все мои мышцы. Лаборантка, просившая меня снять крестик, вернулась ко мне, чтобы позволить подняться — но я уже был не здесь… Никто так и не понял, что произошло, случай был не описан в практике подобного метода исследования. Нашлись люди, попытавшиеся внести ясность в этот вопрос, защитили несколько работ — но я уверен, что все они были далеки от истины.

Я и сам по сей день не знаю, что случилось с моими несчастными мозгами, после операции ставшими легче на сто–сто пятьдесят граммов, которые нейрохирург просто вычерпал ложкой из черепной коробки. Но не это главное…

Я пришел в себя. Я смог вернуться домой. Мне дали инвалидность; я получал небольшую пенсию. Мои старые друзья, общаясь со мной, не замечали ничего напоминающего о том, что когда–то в мою голову попала пуля, да так там и осталась; что я провел в состоянии, гораздо более близком к смерти, чем сама смерть, больше года. Казалось, что все позади.

Впрочем, осталось кое–что, напоминавшее мне о случившемся — магнитные бури на Солнце. Я стал жутким метеопатом; бури сводили меня с ума…

До того рокового выстрела, изменившего мою жизнь, я скептически относился к заявлениям людей, изо дня в день сверяющих свое артериальное давление с календарем магнитных возмущений на Солнце. Усмешка всегда появлялась на моем лице при одном лишь упоминании о том, что у кого–то заныли суставы, предвещая проблемы в магнитном поле Земли. Честно сказать, я в это не верил. Не верит и большинство из вас, несмотря на многочисленные заверения ученых в реальности проблемы. Дай бог, чтобы ваше мнение об этом не менялось, чтобы вы были здоровы и не страдали так, как страдаю я.