Niro. Сборник рассказов.

— Т–ты чего это, Серега? — чуть заикаясь, спросил Костя, глядя широко раскрытыми глазами на Каменского.

— Он убил его, понимаешь! Эта сволочь использовала его, употребила с выгодой для себя, а потом растоптала!! — кричал Сергей, не замечая, как удивленные медсестры заглядывают в процедурную. — Он его УБИЛ!!!

Голубев отпустил бутылку и крутнулся на табуретке на триста шестьдесят градусов по часовой стрелке, став сразу немного ниже Сергея, потому что она опустилась по резьбе. Задумчиво покачав головой, он произнес:

— Нет такой статьи, Серега. Есть убийство, есть самоубийство, есть даже доведение до самоубийства. Но он же умер от инфаркта, у тебя в машине… Точнее сказать, умер–то он у нас, но сердце у него отказало явно не в присутствии этого Прегера…

Каменский молча слушал рассуждения Кости о трагической смерти барона фон Герхардта. Случилось непоправимое — ушел из жизни человек, который был его союзником, человек, преподнесший ему много жизненных уроков. И Каменскому есть кого обвинить в этой смерти. Он вспоминал сегодняшний день и готовился к схватке…

Утром в общежитие Каменскому принесли записку. Какой–то карапуз, передавал ему листок бумаги, сложенный вчетверо, Сергею, сказал, что внизу стоит дедушка, которому трудно подниматься, и он попросил его, нону, пойти и передать эту бумажку студенту Каменскому. Сергей Вовку поблагодарил, дал ему конфету, а сам развернул записку и прочитал: «Нам необходимо встретиться. Я жду вас внизу. Герхардт.» И в это мгновение Каменский вспомнил, что Анна выходит замуж. «Но почему отец не на регистрации?» — удивился Каменский, быстро оделся и сбежал вниз, прыгал через две ступени.

В холле, более полугода лежащем в полумраке (из–за обрыва проводов где–то в глубине общаговских подземелий света тут не было уже давно), Сергей с трудом разглядел стоящего в углу возле дверцы в подсобку фон Герхардта. Заложив руки за спину, тот, по–видимому, разглядывал всех, кто выскакивал с лестницы в темноту холла, даже надел для этого очки, что вообще делал крайне редко. Сергей махнул ему рукой, что фон Герхардт перестал напрягать зрение. Барон встрепенулся, тут же снял очки и, спрятав их в карман (причем попал в него с третьего раза — похоже, отец Анны находился в сильном волнении), быстрым шагом пересек холл и пожал Каменскому руку.

— Доброе утро, Сережа, — дрожащим голосом сказал он, после рукопожатия вновь спрятав руки за спину. — Как самочувствие? Как спалось?

«Глупые вопросы типа «How do you do?» Вроде бы поинтересовался, а с другой стороны — в принципе наплевать на ответ», — подумал Сергей, а сам произнес:

— У меня все благополучно, а вот с вами, мне кажется, что–то происходит — иначе с чего бы это вы оказались здесь — в такой день и в такое время?

— Да, вы правы, Сережа, вы правы, правы, черт меня побери! Извините… — барон явно был не в себе и не знал, с чего начать разговор. Он терзал за спиной обшлаги своих рукавов, переминался с ноги на ногу, прятал взгляд и вдруг предложил, не глядя Сергею в глаза:

— Давайте пройдемся, молодой человек… А еще лучше — проедем к набережной. Ну, если, конечно, вам не трудно, — спохватившись, добавил барон в конце.

Сергей пожал плечами и согласился. Они прошли на стоянку, устроенную под общагой одним из местных студенческих воротил, и на «прокатных» «Жигулях» за десять минут добрались до моря. За всю дорогу седой барон не проронил ни слова. Каменский заглушил мотор и взглянул на фон Герхардта. Тот, как завороженный, смотрел прямо перед собой, на солнце; его глаза уже слезились, но он не пытался отвести взгляд. Сергей тихо кашлянул. Фон Герхардт вздрогнул и опустил веки. Из угла левого глаза вытекла слеза, на секунду задержавшись на середине щеки, а потом скользнула вниз и растворилась в воротнике пиджака.

Барон поднял тяжелый взгляд на Каменского. В его глазах было столько горечи и боли, что Сергей на мгновенье растерялся — он понятия не имел, о чем будет разговор. И вдруг…

— Вы любите мою дочь?

«Неужели эти скрипучие звуки — голос барона? — ужаснулся Сергей. — Как будто во рту у него был кляп, а сейчас его вытащили…» Сергей изумленно смотрел на фон Герхардта, пораженный тембром его голоса. И неожиданно до него дошел смысл вопроса, в ушах снова зазвучало: «…любите мою дочь?». «МИР СОШЕЛ С УМА», — понял Каменский, и решив, что это относится и к нему, как к части этого мира, с чистой совестью сумасшедшего сказал правду:

— Да.

Барон покачал головой, прокашлялся, потом невесело усмехнулся своим мыслям и тихо проговорил — почти шепотом:

— В таком случае вы видите перед собой человека, сломавшего вам жизнь.

Сказав эту фразу, фон Герхардт встретился взглядом с Каменским. Сергей каким— то десятым чувством ощутил, что эти слова являются ключевыми в их сегодняшней беседе, они если не эпиграф, то уж пролог — это уж точно.

— Эффектно, правда, Сережа? — барон улыбнулся. — Я искалечил вашу жизнь. Причем довольно давно — вам тогда было лет шестнадцать…