Niro. Сборник рассказов.

— Во что? Чего ты от жизни хочешь? Ведь не здесь же помереть? — Костя махнул в сторону полураскрытых дверей «рем–зала», как он называл реанимационную.

— Что я хочу? — задумался Сергей. — Знаешь, я немного иносказательно объясню, ладно?

Костя пьяно кивнул, чуть ли не до самого стола — смена его уже подошла к концу, и он мог позволить себе надраться.

— Недавно я по телевизору смотрел передачу про Голливуд, — заговорил Каменский. — Про то, как они там фильмы делают. Так у них на съемочных площадках у каждого свой стул — на спинке написано «Режиссер», «Художник», «Оператор» — чтобы на чужое место никто не сел, да и незнакомому человеку проще ориентироваться…

— Н–ну? — попытался подогнать Сергея Костя.

— Баранки гну… Есть там еще, Костя, один стул. Нет на нем надписей типа «Осветитель», «Гример» — есть только два слова — «СТИВЕН СПИЛБЕРГ». Вот об этом я разговор веду…

Костя вдруг закусил губу, перевернул стакан и с грохотом опустил его на бутылку. Потом что–то прошептал, положил свою ладонь на руку Каменского и покачал головой.

— Не буду больше пить, — хриплым голосом сказал Голубев. — Уволюсь отсюда к чертовой бабушке, начну учиться — я тоже, Серега, хочу такой стул под собой иметь…

Каменский пожал ему руку на прощанье и вышел из реанимации, кинув последний взгляд на безжизненное тело фон Герхардта, лежащее на каталке посреди коридора. Клеенчатую бирку с посмертным диагнозом, привязанную к большому пальцу правой ноги, колыхало сквозняком. В двери процедурной, держась за косяк дрожащей рукой, стоял Голубев и смотрел вслед Каменскому…

ГЛАВА 7.

Для начала была нужна цель. Надо было решить, что важней — чтобы Анна была с ним, с Каменским, или чтобы Прегера с нею не было. Размышляя над этой дилеммой, Сергей понял — независимо от того, что происходит в его душе, должен быть отмщен барон — Вальтера следовало поставить на место, уличив его в жестокости, карьеризме и равнодушии к собственной жене. В том, что Анна ему безразлична, Сергей убедился окончательно, когда узнал, что майор даже не остался на похороны барона и не поддержал в трудную минуту дочь, потерявшую отца, потому что у него кончился отпуск. Наверняка командование могло позволить ему побыть с семьей, но нет — он оставил двух женщин наедине со страшным горем, постигшем их, а сам умчался в Африку.

Сергей как мог помогал Анне и Наталье Сергеевне пережить несчастье, но понимал, что только время способно излечить эту рану, нанесенную судьбой из–за угла. Он никому не рассказал о последнем разговоре с бароном — ни матери, ни дочери, представив дело таким образом, что случайно встретил барона на улице, предложил подвезти, и тому стало плохо в машине — свадьба дочери, волнения за нее сыграли тут злую роль.

Перед смертью барон раскрыл глаза Каменскому на многое, доселе непонятное. Не успел фон Герхардт объяснить только какие выгоды получал Прегер вместе с титулом, но Сергей о них догадался самостоятельно — хотя на дворе стояли далеко не средние века, Вальтер получал доступ в дворянское собрание Германии, своеобразную элиту, обладающую большими деньгами и такими же огромными привилегиями, которая вместе с правительством и финансовой верхушкой держали власть в стране в своих руках. Он становился причастным ко многим процессам в Германии, которые никогда нигде не упоминаются, но о них перешептываются на каждом углу, поминают недобрым словом за семейным столом под зеленым абажуром — со священным трепетом, со стразом, с ненавистью, с деланным безразличием. Пусть Прегер подключался к этим процессам пока с самого низа, но все–таки… Он обладал изворотливым умом, любил рисковать, был хитер, жесток, но умел казаться милым и обходительным — но при всем при этом он не был типичным книжным злодеем, он был самым что ни на есть живым человеком, и его поступки отражались на окружающих его людях.